|
Лужа |
(окончание) |
|
* * * Мне было погано, да так, как не было погано уже столь давно, что я и не припомню. Я сидела за своим компом и старалась сделать ему больно. Но это не получалось больно было только мне. С той поры, как мне приснился сон про Алекса и его друзей-мутантов, минуло немало времени. Жизнь моя пошла по немного новому руслу, и мальчишка из лужи стал постепенно забываться. Зрительная память теперь отказывалась воспроизводить на сетчатке глаза четкий снимок его образа. Я могла только, засмотревшись в одну точку, представить себе едва различимые, расплывчатые контуры его лица, но и они быстро ускользали от меня, не давая сосредоточиться. Во сне он также не преследовал меня больше, но легче мне от этого не становилось, а с каждым днем сердце заполняла какая-то пустота, которая давила на его стенки изнутри, и оно начинало болеть. Во время одного из приступов боли я, бессмысленным взглядом смотря в монитор моего бедного верного друга, поклацала несколько раз мышью, следствием чего явилось форматирование жесткого диска. Я даже не задумывалась над тем, что творила. Но у меня не получилось причинить боль. Просто мой приятель получил пожизненную амнезию и напрочь забыл меня. Когда я осознала эту потерю, было уже слишком поздно. Мне стало невыносимо жаль того, что он хранил для меня в своей памяти, но помочь я себе уже не могла, а ему помощь не требовалась, ему было все равно. Я механическим жестом выключила его и легла на кровать. Там на меня навалилась дремота, из тех полуснов, при которых вроде бы осознаешь все происходящее вокруг, да при этом еще и грезишь. Выспаться можно в таком случае минут за десять, как вышло и на этот раз, после чего я встала и заставила-таки себя отвлечься от тяжелых мыслей и занялась домашними делами. * * * Как-то раз зимним вечером я возвращалась домой. Накануне была оттепель, и теперь я то и дело поскальзывалась и норовила упасть, при этом внутри у меня каждый раз все сжималось от неприятного страха. Вокруг меня тоже все поскальзывались, и хотя всем, наверное, хотелось побыстрее добраться до своих теплых и нескользких квартир, приходилось медленно ковылять по льду, не отрывая почти от него подошв. Когда я преодолевала очередное скользкое препятствие, вдруг гаденько запищал пейджер в кармане, и я, вытащив его, прочла сообщение следующего содержания: "Ба! Ты посмотри-ка, кто идет впереди! Срочно за ними!!!" Я оторвала от экранчика глаза и посмотрела на идущую впереди компанию ребят. Они тоже спотыкались на льду, при этом нарочно друг друга толкали и веселились. Считая послание шуткой кого-то из знакомых, я остановилась, предполагая, что если они меня сейчас видят, то очень обрадуются, когда я припущу за компанией. Потом я уразумела, что скорее всего отправивший это сидит где-нибудь на другом конце Москвы в своей комнате перед телефоном и просто воображает себе мое лицо в момент прочтения. Решив, что никакого триумфа никто не испытает, если я вдруг все-таки попробую догнать молодых людей, я направилась за ними. Но скорее всего я в любом случае так бы сделала, так как что-то замкнуло у меня в мыслях и заставило меня за ними пойти. Я почти настигла их, как самый длинный из ребят в очередной раз толкнул соседа, и тот, не устояв на словно отполированной поверхности, полетел на лед. Раздался смех, смеялись они все, включая и упавшего парня. Его рюкзак отлетел при падении назад, и, когда он, поднимаясь, потянулся за ним, у меня закружилась голова. Я узнала его. Это был Он, тот мальчишка из лужи, Алекс из моего сна. Мы нечаянно встретились глазами (хотя скорее, это он нечаянно перевел глаза на меня, так как я вполне целенаправленно на него уставилась), он подхватил рюкзак, немного попятился от меня, затем нервно развернулся и присоединился к друзьям. Я вышла из ступора и ринулась вперед, но тут у меня словно земля ушла из под ног, а на самом деле так оно и было, потому что я наконец-то сильно поскользнулась и, взмахнув руками и одной ногой, упала. Где-то захихикали дети, и я сама спрятала красное от смеха лицо под волосами, потому что мне всегда очень смешно, когда кто-либо падает, в том числе и я. Но когда я встала, веселой компании уже не было в поле моего зрения, а дорог, по которым она могла удалиться, было несколько. Я стала у их разветвления, и на меня опустилась страшная усталость. А потом мне стало жутко из-за сообщения на пейджер, потому что это было невозможное совпадение. Не бывает таких совпадений. А пейджер тем временем запиликал вновь, словно ждал именно этого момента. Я медленно вынула его из кармана дубленки, порядочно заляпанной снегом. "Выброси меня сейчас же!" - гласило послание. Не задумываясь, я отшвырнула пейджер в снег и, снова еле передвигая ноги, побрела домой. * * * В мире нет гармонии. Если бы она присутствовала, то любовь всегда была бы взаимной. А на самом деле совершенно нет равновесия, ведь сколько чувств и слез проливается впустую, утекает в землю. Сильные чувства, способные в совокупности повернуть ход исторических событий (изменить любящего, создать почти новую личность), оказываются совершенно никому не нужными, и все надежды, ожидания, силы и планы живут зря, и в конце концов умирают невостребованными. Вспыхнувший огонь, пусть он и погаснет в конце концов, но если он кого-нибудь согреет за свое недолгое существование, то значит он горел не впустую, и печаль о нем, хоть и есть, но не такая, как если бы он просто горел где-то никем не видимый и не чувствуемый, и так же незаметно угас. И от даже совсем недолгой, но взаимной любви, остается, конечно тяжесть в сердце, но помимо нее столько еще приятных воспоминаний. И сожаление имеет под собой почву, здесь ясно, что утрачено. А когда, наконец, проходит невыносимая безответная любовь, приятных воспоминаний не остается, и не остается печали об утраченном, потому что нельзя утратить то, что не имел. Сердце заполняет пустота, холодная и вязкая. И звучит парадоксально, но верно, что тяжелее всего терять именно то, что никогда не имел. Такие примерно мысли роились в моей голове, когда я садилась в электропоезд, отправляясь на работу в совершенно неподходящий для нее субботний день. Мое чувство еще не прошло, но источник, из которого оно питалось, внезапно беспричинно иссяк. Все что казалось поводом или намеком, стало казаться обычными действиями, ни к чему не сподвигающими. Tо, что раньше воспринималось, как выделение из массы, оказалось специфической формой общения. И почему-то даже краски окружающего мира приобрели для меня иной оттенок. На вопрос, почему прозрение наступило так неожиданно, я не могла себе ответить; да это и не было принципиально, раз уж оно наступило. В общем, было мне плохо и грустно. Самое неприятное, что теперь я не знала, к чему себя приложить, потому что долго шла тернистыми путями к заветной цели, а цель эта вдруг пропала как не было. Так что к общему плохому настроению примешивалось еще сознание бесполезности себя и всего вокруг происходящего. В подобном состоянии любая мелочь может если не довести, то растрогать до слез, будь то фильм, книга или просто увиденное в жизни. И я, естественно, чуть не пустила слезу от следующей картины в метро. На моей же станции в наш вагон случайно забежала собака, еще почти щенок, беспородный и очень нескладный. Его худенькое тельце, странно изогнутое, от чего он чем-то напомнил мне овечку, держалось на длинных и тонких ножках. В сторону торчал взлохмаченный клочками хвост. А морда почему-то напоминала обезьянью, такая же подвижная, хитрая и с глазами круглыми, то ли от природы, то ли от страха. Было видно, что попал он в такое место впервые. Щенок с вытаращенными глазами и с разинутой пастью носился по вагону, осматривая и обнюхивая людей, шарахаясь от каждого их движения. Периодически он останавливался в проходе, и стоял покачиваясь на четырех лапах, не рискуя опуститься на пол вагона. Мне почему-то стало до ужаса его жалко, хотя обычно я не питаю к собакам никаких особых чувств. Это создание было такое несчастное и напуганное, что мне хотелось что-нибудь для него сделать, но я не знала что. Народ, поначалу следивший за собакиными страданиями, вскоре перестал обращать на нее внимание, я же продолжала наблюдать и трусливо надеяться, что, может быть, кто-нибудь что-нибудь для нее придумает. В конце концов одна сердобольная тетушка встала и попыталась отловить щенка, чтобы выпустить его на остановке из вагона, потому что сам он только большими удивленными глазами смотрел на раскрытую дверь и не делал попыток покинуть состав. Когда же поезд трогался, он опять начинал метаться по вагону. Щенок долго от нее прятался и жался под ноги сидящим пассажирам, но в конце концов она взяла его на руки и встала в ожидании около выхода. Я сидела, смотрела на них и умилялась, но когда поезд подходил к очередной станции, тетушка вдруг поспешно подошла к стоявшей у другого выхода девушке, спросив, не выходит ли та. Ничего не подозревающая девушка ответила утвердительно, а тетушка же, получив такой ответ, без дальнейших разговоров сунула животное ей в руки, попросив выпустить собачку подальше от поезда. Бедная опешившая девушка с округлившимися глазами даже не смогла ничего ответить против и так и стояла до остановки с собакой под мышкой. Выпустив ее на перроне она возвела с молчаливым возмущением глаза к небу и поспешила по своим делам. Мое же умиление сменилось на смех, еще когда ей всучили несчастную собачку, но женщина, сидевшая рядом и периодически поглядывающая на мои попилы, причины моего веселья, по-видимому не поняла. В продолжение всей поездки ее глаза то и дело косились на мою левую руку. Сначала меня это нервировало, потом стало забавлять, и я повернула руку тыльной стороной к ней так, чтобы ей было удобнее смотреть. Дальше мне стало еще веселее, потому что я вывернула обе руки, демонстрируя локтевые сгибы с порезами уже другого рода. Вообще, я удивляюсь тому, как народ реагирует на мои разнесчастные попилы. Почти никто из тех, кто их видел, не удержался от вопроса "а что у тебя с рукой?". Не спрашивал только человек, которого я люблю. Правда он задал подобный вопрос, где, мол, я поцарапалась, и я уже начала привычно вещать специальную басню о том, как я упала в детстве с велосипеда на кучу строительного хлама, из которого торчали стекла, хотя в достоверном виде этой побасенки я очень сомневаюсь и все время размышляю, а поверила бы я сама в подобную историю, если бы раньше никогда не видела попилов. Но оказалось, что он имел в виду маленькую красную царапинку, оставленную мне моей любимой кошкой. То ли он не увидел их, то ли просто из чувства такта, отсутствующего у других, так спросил, но спасибо ему и на этом. А раньше зато мне нравилось признаваться в истинном их происхождении и наблюдать за реакцией, которая никогда не была спокойной. Но все меняется, и теперь мне пришлось сочинить сомнительную басню, которой почему-то все-таки верят. Темный народ! Оптимистичная наивность В тот день мне, наверное, было суждено стать свидетельницей разных забавностей в сабвее, хотя возможно, что это выглядело забавным только для меня. Вполне вероятно, что это просто был один из тех дней, когда люди меня прикалывают. Деление по таким дням не зависит от моего настроения; бывает так, что когда все складывается весьма неплохо, люди в метро будут меня просто бесить. А может быть, как и на этот раз, что в тяжелый жизненный период все окружающее кажется подчеркнуто смешным или фантасмагоричным. Продолжение началось, когда я уже возвращалась с работы и ехала на эскалаторе вниз. Скачки мои на- и с- эскалатора уже прекратились, - положение обязывало, - но я все же каждый раз внутренне сжималась и прыгала, только уже в воображении, благо оно меня никогда не подводило своей ограниченностью, чтобы не сказать наоборот. Людям с бедным воображением живется куда проще. У ехавшей впереди молодой женщины подол длинного платья зацепился за ступеньку эскалатора, и вытащить она ее не могла. Она и приседала, и наклонялась, пытаясь выдернуть ткань из механического колосса, но это не получалось, и женщина так и ехала, согнувшись направо и периодически подергивая за подол. Мне с каждой минутой становилось все смешнее, а женщина почему-то стала оглядываться на меня, и тогда мне пришлось пройти вперед, чтобы она оказалась сзади и не видела моей веселой физиономии. Дальше - больше. В вагоне сидящая напротив меня пожилая тетенька с весьма сухим выражением лица везла в большой картонной коробке котят. Сколько их там было я не знаю, потому что видела только одного, который все время пытался вылезти из коробки, которая сверху была открыта и перетянута крест накрест веревкой. Со мною рядом сидела мама с дочкой лет восьми. Девочка была из очень некрасивых детей с большим зубастым ртом, который не закрывался из-за улыбки, и странными глазами-капельками. Увидев вылезающего и мяукавшего котенка, девочка со счастливой улыбкой слезла со своего места и потянулась к коробке. Когда она попыталась вытащить котенка из укрытия, сухая тетя молча вынула его из девочкиных рук и опустила обратно в коробку. Но девочка не обиделась и стала этого котенка гладить. Причем гладить - это наверное мягко сказано. Она проводила рукой по всему котенку так, что уши у него отгибались назад, глаза расширялись и весь он пригибался книзу. А девочка гладила, смотрела на маму в ожидании поддержки и во весь рот улыбалась. Сухая тетя старалась на это не смотреть. Было ощущение, что она давно бы оттолкнула эту девочку, но ей казалось, что это будет нехорошо, потому что это очень добрый ребенок и любит животных, и надо ему потакать. Я же пялилась на происходящее во всю, потому что меня это нервировало все больше и больше, а влезть я вроде как не имела права, раз сама хозяйка никак на это не реагировала. Девочка правда на меня не смотрела и не видела моего свирепого взгляда, она смотрела периодически то на маму, то на несчастного котенка, продолжая его беспрерывно гладить. Животное все пыталось выбраться, перевешивая головенку через край коробки, а девочка гладила и прижимала его шейку к этому краю, да так, что сухая тетя наконец не выдержала и спустила кошку обратно. Девочка тут же засунула в коробку руку и стала гладить там. Мы ехали вместе где-то минут двадцать и все это время девочка гладила котенка. Котенку было очень плохо. Ему и без девочки было плохо и страшно, но так было гораздо хуже. В конце концов он увял и расслабился, а вскоре мама с дочкой вышли. И за последние пять минут езды я все-таки увидела более веселую картину. Именно картину, потому что ни ситуацией, ни историей это назвать нельзя. На местах, расположенных справа по диагонали от меня, сидело двое мужчин. Между ними находился еще один человек, который сам по себе не заслуживал внимания, но свидетельствовал о том, что эти двое едут по отдельности. А это было очень странно, потому что эти двое были очень похожи. Они были оба лысые, с одинаковой формой черепа, сидели в одинаковых позах, склонившись над газетами, только один наклонялся чуть сильнее. Мне это показалось очень смешным, остальным пассажирам, естественно, нет, как и следовало ожидать. Тут стоит наверное оговориться насчет забавности ситуаций, потому что предыдущая особо веселой не являлась, а была очень даже раздражающей, но когда впоследствии я кому-нибудь это пересказывала, все смеялись. Может быть, потому что не видели несчастную кошку своими глазами, а может благодаря моему дару рассказывать. На этом, я думаю, можно и закончить очередную главку моего повествования, половина описываемых событий которого, наверное, происходит в метро. Непонятно, почему так сложилось. Может быть, из-за того, что в то время жизнь моя складывалась в основном из участков: метро - четыре стены с компьютером и чаем внутри - метро. И кто-то за стеной, о ком лучше не думать. Теперь. А лучше бы думать о мальчишке из лужи, о котором я совсем-совсем забыла. И даже сны, которые всегда поражали меня своей непредсказуемостью и извращенностью сновидений, о нем умалчивали. * * * Я гуляла по уголку своего детства. Мне казалось, что я давно-давно здесь уже не была, хотя на самом деле раз в год посещала это место. Но посещения эти были целенаправленные, я не замечала ничего из того, что связывало меня с детством, я занималась тем, для чего сюда приезжала. А вот сегодня я просто решила побродить по маленькому городку, который раньше знала наизусть. И после стольких лет разлуки мне казалось, что я еще вчера бегала здесь, где знакома каждая тропинка, каждая скамейка и каждое окошко в любом доме. Мне часто снится это место, но что-то мешает мне сюда наезжать чаще. Теперь там другая квартира, которая никогда не станет мне родной. Я не могу там спать, мне каждой ночью страшно. И она чужая, совсем чужая. Может быть как раз из-за того, что с тех пор, как в нее переехали, я почти перестала приезжать туда. А может и приезжать я перестала именно из-за того, что переехали в нее. Наверное, я никогда не смогу это до конца осознать, да и не в этом суть дела. Мимо прежнего дома я стараюсь не проходить и каждый раз делаю крюк. Там тоже осталась частица моего детства, и очень большая частица, но она уже мне не принадлежит, и лучше о ней забыть. Я бродила по местам, где гуляла и играла совсем маленькой девочкой. Детский сказочный городок, где столько было игр и приключений, не уцелел. Стоит там одинокая горка, пара качелей да домик, который местное население давно уже использует в качестве бесплатного уличного туалета. Около озера раньше стоял огромный деревянный корабль, почти как настоящий. С палубой, с капитанской рубкой, штурвалом и мостиком. Там было даже внутреннее помещение, правда, не приспособленное для посещения, но мы все равно, покуда были маленькие, лазили через дыру в прогнивших досках внутрь. Сидели там в душной тесноте и поверяли друг другу девчоночьи тайны. Сейчас и корабля больше нет, я даже не смогла найти место, где он стоял. Озеро стало мелеть, и по уровню воды уже невозможно определить его бывшее местонахождение. Но осталось много других дорогих сердцу местечек, которые я и обходила медленно, задумчиво и предаваясь воспоминаниям. Вот на этих качелях-лодочках я каждый день качалась с подружкой. А под теми деревьями зимой я прятала елочные игрушки, запоминала места, чтобы весной самой их откопать, словно клад. А вон в том доме старинные лифты с сеткой вместо стены. Мне было очень жутко наблюдать за поднимающейся и опускающейся кабиной, но я все равно каталась на этих лифтах весь день, а потом рассказала об этом бабушке. Бабушка мою честность не простимулировала, очень сильно меня наказав, но зато надолго отвадила меня от подобного катания. И еще много подобных мест, за один день этот городок не обойти. И везде воспоминания о детстве, и никогда это больше не повторится. А так хотелось бы снова стать ребенком, но, увы, это невозможно. Я села на лавочку по деревом и задумалась. В голове опять стала рождаться теория. То, что я больше никогда не смогу стать маленькой, похоже на смерть. Да, как ребенок, я умерла. Раз мы все бывшие дети, значит мы все - мертвые дети. Как труп никогда не станет опять человеком, так и взрослый человек никогда не станет ребенком. Таких детей, которыми были мы, больше нет и никогда не будет. Они мертвы, эти дети. Но раз вместо детей есть взрослые, значит взрослые - это мертвые дети. Я села на качели и стала медленно раскачиваться. Я никогда не смогу быть такой как была девочкой, думать так, выглядеть так, так играть. Хотя насчет последнего можно поспорить. Есть еще такая штука как старческий маразм. Тут уже возможно полное впадение в детство вместе с играми и детскими мыслями. Это очень заманчиво, но тогда умру я сегодняшняя. Вот если бы я, какая я есть, могла бы иногда разложив игрушки и куколки, заняться очень интересным делом, отвлекаясь на игру, но оставаясь самой собой... Но так могут только дети. А я - уже мертвый ребенок. Подобные мысли вогнали меня в нехорошее расположение духа, и я засобиралась домой. Наскоро там перекусив, я поплелась к электричке, чтобы через сорок минут быть уже в Москве. Все мне надоело. Периоды подавленности наступали теперь гораздо чаще, чем раньше, а я думала, что почти избавилась от них. Наверное, я взяла на себя непомерный груз, согласившись на практически постоянную ролевую игру, где я играла совсем не свою роль. Играть мне приходилось там, где проходила почти треть моей жизни, учитывая, что вторая уходит на сон, а оставшаяся неталантливо разбита на куски, к которым относится дорога туда-обратно, еда, и маломальский досуг и отдых. И вот одну треть я все время играла не свою роль, во второй - когда я спала - играли мной, а третья, разносторонняя, уже не имела большой значимости. И так как значительную часть своей жизни я была не я, от этого наступила страшная усталость. * * * Как-то я осталась ночевать у подруги, молодой человек который увлекался дзен-буддизмом. Самого его дома в тот раз не было, и для меня отвели его комнату, где был оборудован алтарь и на стенах были начерчены особые знаки. Я об этом ничегошеньки не знала, алтаря и знаков не увидела, а просто улеглась спать, хотя и промелькнула мысль, что энергетика здесь какая-то странная. Когда с утра подруга стала будить меня, я подскочила на кровати, села и замерла, вытаращившись в никуда. Я никак не могла прийти в себя. Только что я увидела такое сновидение, после которого странно было осознавать себя в реальном режиме времени, в реальном мире и вообще живой. Я резко была выдернута из сна, где я видела себя после смерти. Впечатления быстро улетучивались из памяти, я пыталась сохранить хотя бы часть этого кошмара, хотя может быть и не кошмара, а просто наваждения. Каким образом я попала в мир иной, я помнила уже смутно. Вроде бы это была авария на дороге, кто-то сбил меня на полной скорости. К этому воспоминанию примешивалось, что я была неизлечимо больна и в конце концов скончалась. Я не попала в какое-то далекое отсюда место. Я могла видеть некоторых людей, с кем раньше общалась, и людей-посредников. Сейчас я не могу объяснить, кто они такие, но тогда это было понятно и естественно, наверное, что-то вроде гидов на том свете. Иногда я находилась с живыми в одном помещении, но была еще какая-то особая для меня комната с дверью, через которую я могла попадать в разные места иного мира. Это не зависело от меня, туда меня выпускал гид. Я гуляла. Иногда это было какие-то старинные века, где вокруг меня сгущались джунгли, перевитые лианами, под ними текла река, а на ней стояли деревянные суда. Однажды я попала в здание, полное кошмарных уродов. Мне не было там страшно, просто неприятно, но я ходила и рассматривала их. Иногда я даже общалась с живыми, но всегда осознавала, что я нахожусь на другой ступени, что я могу что-то, что непосильно для них, а у них есть возможности, которых нет у меня. Я видела урну со своим прахом, она была темно-серая и похожа на плоскую табакерку, на крышке которой была выгравирована моя фамилия. Я видела списки умерших и тех, кому предстояло еще умереть, и рядом были указаны даты их предстоящей кончины. Я посмотрела дату своей лучшей подруги, и проснувшись не забыла ее. Не знаю теперь, говорить или как. Очень хочется поделиться таким специфическим моментом из сна, да и ей будет интересно, но не станет ли она впоследствии жалеть? Но что мне больше всего запомнилось из сновидения, так это не события, а ощущение, которое не покидало меня на всем протяжении сна. Это было ощущение абсолютной безнадежности, постоянной тоски, тягостной обреченности на вечную ТАКУЮ жизнь. Мне так хотелось обратно, мне даже казалось, что я еще могу опять быть со всеми теми, кого оставила. Они продолжали жить, я - тоже, но иначе, нас разделяла невидимая пропасть, невидимая, но настолько огромная для меня!.. Самое ужасное было, когда я вновь и вновь осознавала, что так будет всегда, теперь уже вечно, и для меня все потеряно. В этом мире, где я оказалась, не было мучений, обещаемых адом, здесь было иногда красиво, хорошо, но казалось, что даже воздух и каждая частичка его содержит в себе безнадежность и тоску по прошлому времени. Я там встречала разных людей, кто-то был там уже очень давно, кто-то нет. Я, обычно общительная, практически ни с кем не общалась и бродила одна, они были мне не нужны, мне их не хотелось, они не были живыми. В памяти только остался отрывок разговора с молодым загорелым мужчиной с испанской внешностью. Помнится, я спросила у него, как, мол, здесь? Он обреченно ответил: здесь ТАК всегда. Тоска. Потом я пыталась передать свои впечатления подруге, и она вспомнила, что когда я проснулась, то вскрикнула то ли от удивления, то ли от испуга, долго смотрела на нее и не узнавала. Она рассказала мне про интересы своего молодого человека и комнату, но я так до сих пор и не знаю, имело ли это какое-то влияние на мой сон. * * * Наступил кризис. Неприятность следовала за неприятностью, внутреннее напряжение грозило в любой момент вылиться в нервный срыв. Постоянно в глазах стояли слезы, появляющиеся после прочтения совершенно не трогательной книги или прослушивания никчемной песенки. Я начинала казаться себе психопаткой, и неизвестно, кем же я казалась окружающим. Состояние было такое, что я решила: еще что-нибудь случится, и я покончу с этим раз и навсегда. Способ я выбрала еще почти ребенком. В беспросветной тоске я брела по переходу в метро. Ехала наобум, переходила наугад. Какой-то из множества эскалаторов, какая-то дурацкая будка с одной из множества теток. И множество, множество ужасающих своей близостью людей, постоянно касающихся тебя локтями, голыми потными руками, иногда даже перхотными головами, когда они норовили подлезть под твою вцепившуюся в поручень руку и занять пустующее место. Когда мне удавалось выиграть в игру "Хрен сядешь", которую я придумала для того, чтобы подбадривать себя в случае отсутствия сидячих мест, то я садилась, ужимала плечи, вытягивала руки на колени, только чтобы меня не касались сидящие рядом. Но с одной стороны обязательно сидел полусонный мужик, постепенно склоняющийся ко мне всем корпусом и пытаясь уложить свою лысеющую голову мне на плечо, а с другой - располагалась полная женщина, копошащаяся в своей сумке в течение всей поездки и задевающая меня то плечом, то локтем, а то просто всей боковой поверхностью тела, потому что ей совершенно все равно к кому или чему прислоняться. У меня же эти прикосновения вызывали омерзение, и я в конце концов перестала играть в свою незатейливую игру. Да, правила игры были таковы: когда подлетал состав, и вся толпа устремлялась к нему, толкаясь и не зная, где же все-таки будут находиться двери, надо повторять про себя: "Хрен сядешь!" "Играем в игру Хрен сядешь!"... В случае проигрыша надо было спокойно сказать себе: "Ну что же, я проиграла". Ну, а если уж удавалось сесть, то мысленно гордо воскликнуть: "Я выиграла в игру Хрен сядешь!". От чего-то меня это спасало, поэтому я играла таким образом часто, но почему-то только по дороге на работу. По возвращении обратно мне по непонятной причине было все равно - стоять или сидеть. Правда то, что я прекратила эту странную, если так можно выразиться, забаву, не спасло меня от толкучки и касаний в вагоне, и этот факт злил меня все больше. В тот раз, когда я разъезжала сама не зная где, народу было мало - я специально выбрала такое время. Тем более, я не сидела на этих узких сиденьях, не стояла, держась за чесоточный поручень, а разваливалась в углу, прислонившись к стенке. Это был когда-то очень часто используемый способ передвижения в метро, давно забытый и недавно извлеченный из анналов моей многострадальной памяти. Народ, и раньше не очень-то любезно взиравший на валявшуюся в углу девушку-подростка, теперь мерил меня просто-таки открыто осуждающими взглядами, омерзительными в своей нарочитости. Зато мне было комфортно и удобно, я впитывала приятные возмущенные взгляды, и постепенно мое настроение улучшалось. Когда мне надоело так кататься, я вышла, не помню на какой остановке, и села на скамейке в ожидании сама не зная чего. Конечно, неприязненные и неприветливые взгляды попутчиков на меня валяющуюся не смогли сделать меня по-настоящему веселой и счастливой, это было садомазохистское наслаждение, ведь у них тоже портилось настроение от того, что на свете есть такие, как я. Мне было никак, пусто, безрадостно, и все впереди и вокруг в жизни казалось бессмысленным. Я оперлась локтями на колени и уложила в ладони лицо. Перед глазами поплыли желтые круги, в голове поплыли и забарахтались глупые мысли, без начала, конца и содержания. Я даже не представляю, сколько я так сидела. Желтые круги кончились, и практически кончились мысли, наверное, я задремала. * * * Я очнулась от того, что ясно почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Не допуская мысли о том, что от взгляда можно проснуться, я продолжала сидеть с опущенным на руки лицом. В макушке зудело, как будто кто-то, едва-едва касаясь, держал на ней палец. Взгляд. Как это может быть? Я никогда не верила в россказни про то, как кто-то там, почувствовав чей-то там взгляд, обернулся и столкнулся с ним своим взглядом. Медленно отняв руки от лица, я подняла голову. И столкнулась взглядом. Мальчишка Из Отражения Лужи, весело и нахально глядящий на меня, глядел на меня НЕ ИЗ ЛУЖИ. Он стоял очень близко, напротив моей скамейки, но внезапное его появление вначале не вызвало у меня никакого удивления. Первой мыслью было то, что в данный момент у меня, по всей видимости, очень помятое лицо, и лучше бы его спрятать. Но пока я размышляла, как бы это так сделать, чтобы выглядело не совсем глупо, он подошел ко мне еще ближе и глядя сверху вниз протянул мне свою руку. Я машинально уцепилась за сухую теплую ладонь с длинными "гитарными" пальцами и поднялась. Держась за руки, мы направились к эскалатору, вывозящему людей к дневному свету. Пока раздавался грохот проносившихся мимо поездов, мы молчали. В будущем нам предстояло много о чем поговорить. май 1999 - февраль 2002 гг.
|
| Вернуться на страницу автора... |
| S-138 |
| "Mik..." |
| Любое коммерческое использование материалов без согласования с автором преследуется по закону об авторском праве Российской Федерации. |