Татьяна Калашникова

"Антология русской поэзии Украины"

Дорогие друзья, на этот раз мне хотелось бы продолжить тему, которой я коснулась в своей предыдущей «виртуальной записке» здесь – теме русской поэзии Украины. Дело в том, что не так давно произошло одно яркое событие, заслуживающее специального внимания и отдельной статьи. А именно, вышла в свет антология современной русской поэзии Укранины «Киевская Русь». Это знаменательное событие проишло в Гемании (Мюнхен), книга издана германским филиалом Толстовского Фонда при непосредственном участии киевского поэта, председателя комитета литературы национальных меньшинств Украины Ю.Г. Каплана и петербургской поэтессы, проживающей ныне в Германии, Ольги Бешенковской. В антологии представлены и известные мастера слова поэтического, такие как Леонид Вышеславский, Евдокия Ольшанская, Юрий Шанин, Владимир Черепков, Станислав Бондаренко, Борис Мозолевский (Киев)..., и молодые еще малоизвестные поэты: сумчанка Нины Лымарь, Татьяна Литвинова из Северодонецка, Анатолий Масалов и Алена Антонова из Крыма, Владимир Яськов и Светланы Смоленская из Харькова и другие. Предполагается, «что большая часть тиража, как и другие издания Толстовского Фонда, разойдется по библиотекам европейских университетов. А украинские любители поэзии тоже получат возможность познакомиться со многими неизвестными им авторами, выходцами из Украины, которые волею судьбы оказались далеко за её пределами, а также с новыми стихами известных ещё с советских времён замечательных поэтов — Даниила Чкония, Ларисы Щиголь, Марка Хабинского и их младшими коллегами.» (Ю.Г. Каплан, газета «Власть и политика» №41(186) 10-16 октября 2003).

В довершение моего небольшого вступления мне хотелось бы представить вашему вниманию предисловия к антологии ее создателей Ольги Бешенковской и Ю.Г. Каплана.

МОГУЧЕЕ ДЫХАНИЕ ДНЕПРА

(Как язык до Киева довёл...)

«Знаете ли вы украинскую ночь?»... Гоголевский вопросзвучал для нас чисто риторически. Мы знали. Мы с детства любовались таинственно светящимися закатами Куинджи в Русском музее, летом родители снимали для нас, продрогших ленинградских заморышей, дачи в белых мазанках над густым, гуталиновым чернозёмом, из которого произрастало, и колосилось, и наливалось сочным солнцем всё, что только может уродиться на многострадальной земле, а потом дома, в ещё тёплых сентябрьских очередях за арбузами то и дело звучало крутобокое, звонкое слово «кавун», привычное русскому уху также, как, скажем, «хлопец» или «здоровеньки булы». (Языки братских республик, пожалуй, даже и без кавычек, проникали друг в друга и взаимно обогащались новыми нюансами.)

Но эта жизнеутверждающая картина наблюдалась лишь в национально-этнографических, не опасных для государственной идеологии рамках.

На всесоюзную арену выпускались Тарапунька и Штепсель, любимцы публики, у которой, собственно, особого выбора не было, причем, нигде, ни в России, ни в Украине. Как и во всех уголках полицейского братского государства.

Мы помнили имена Тараса Шевченко и Леси Украинки, могли наизусть — ночью разбуди — продекламировать: «Как умру — похороните...», и даже на языке оригинала: «поховайте...» Но если бы кому-нибудь вздумалось спросить, знаем ли мы украинскую поэзию, да и ещё и русскоязычную украинскую поэзию, нам бы оставалось только недоумённо пожать плечами...

Нет, даже мы, поэты, не знали своих коллег, как и они — нас. Нас попросту не подпускали друг к другу, как и вообще к советской печати.

Правда, киевский поэт Николай Ушаков уже давно считался  советским классиком и мы в ленинградском кружке юных поэтов с упоением повторяли его знаменитую «Транжирочку». Я даже по-детски почти гордилась тем, что он посвятил стихи моему

питерскому дому: «Я помню ночи на Зверинской два». Хотя их адресатом была не я, непослушная девочка с торчащими косичками, а советский классик, романтик революционной поэзии Николай Тихонов, живший здесь в блокаду. Впрочем, Николай Ушаков был исключением из правил, он занял ту, может быть, единственную нишу, которая была отведена талантливейшему, но не выходящему за установленные барьеры поэту из республики.

Мы росли,  принципиально становились поколением «дворников и сторожей», охраняющих в подполье огонь русской культуры, и не знали почти никого из наших ровесников и единомышленников в Сибири, Украине, Армении,  Грузии, Прибалтике.

И они не знали, как мы ценим, к примеру, работы философа Григория Сковороды и как глубоко осведомлены о теоретических принципах так называемой «южной школы».

Уроженцы юга, гордость русской литературы, на наших глазах переходили с самиздатовских слепых копий в типографские тексты под обложками, и книжки эти мгновенно становились библиографической редкостью.

В первую очередь Ахматову и Булгакова могли прочесть секретари обкомов и райкомов, которым, впрочем, колдовской язык впрок всё равно не шёл. Они были другими, и, казалось, что навсегда, заговорены. И, поставив в шкаф Ахматову, гноили

Бродского...

Вспоминаю незабываемую встречу у друзей (время ленинградских квартирных чтений) с очень скромным, угловато поднявшимся из-за стола человеком, служащим харьковского трамвайного управления. И вдруг: колокольная, раскатистая чистота поэтического голоса... Борис Чичибабин. Ему предстоял ещё долгий путь в открытую литературу (к счастью, всё-таки не такой долгий, как нам — он был заметно старше, он бы не дожил).

...И вдруг что-то сместилось в густом застойном воздухе, и, время, показав, что не зря мы, все вместе и каждый в отдельности, раскачивали этот громоздкий, из совершенно разных кораблей и обломков яхт сколоченный крейсер, время — перехлестнуло за борт...

Не хочу вдаваться в политику, ибо мы сейчас — о поэтике. Но вслед за эйфорией, о которой - только пару штрихов, первые радости — на всех парах... Вдруг пригласили в Новосибирск. И там меня буквально «украли» местные «левые» поэты, и всю ночь напролёт читали настоянные на широких просторах и на внутренней свободе свои стихи. Ещё одно «вдруг» — звонок в питерское отделение Союза писателей из Вильнюса: приглашают на фестиваль поэзии. Секретарь говорит: «А она — ещё не член Союза. Пригласите кого-нибудь другого» В ответ: извините, нет. Вопрос с обидой: вы что, больше дружить не хотите? — Хотим, но только с теми, с кем сами хотим... И снова вдруг: приглашение в Севастополь, и огромный зал под открытым небом, и братские объятия до этого Вечера незнакомых пиитов, тоже ошарашенно выползающих из подполья...

Но вслед за эйфорией — возвращаемся на один абзац и на полтора десятилетия назад — холодок отрезвления... Честно признаюсь, подписывала коллективные письма и армянских, и украинских, и латвийских писателей об отделении, опьянил ветер

долгожданной свободы, не хотела считать талантливых коллег «младшими братьями»; а потом — бах — Карабах...

И на Украине — постепенное вытеснение русского языка.

А уж в Латвии...

К сожалению, всеобщая справедливость — это утопия.

(Если бы Бог однажды вышел на край облака и объяснил всем людям Земли, что по-сути каждый виновен перед другими, и перед ним, и перед собой самим — тоже... Ибо, если кому-то лучше, то кому-то от этого же непременно хуже...)

Русскоязычные почувствовали себя в бывших республиках изгоями, как ещё недавно не руководящие, беспартийные, давно обрусевшие  евреи  в  России.  Чувство отторженности и отверженности сродни поэзии.

Это оно, то самое, цветаевское: «В наихристианнейшем из миров поэты — всегда жиды...»

Поэзия не выносит никакого насилия. Мне кажется, что она хлынула, выплеснулась наружу, именно русская поэзия, не поддерживаемая (а «поддерживать» всегда означает и сдерживать...) никаким государством.

Впрочем, интуитивные догадки мои до поры не имели никаких фактических обоснований...

Но, выпустив вместе с «Толстовским фондом» Антологию пост-бродского андеграунда «Город-текст», посвящённую 300-летию моего родного города Санкт-Петербурга, я вдруг подумала: с какой радостью раскупали и читали её в Германии и бывшие жители Северной Пальмиры, и просто любители поэзии, сколько было благодарных звонков и писем! А ведь и опыт, и статистика говорит, что выходцев из Украины в Германии во много раз больше. Это объясняется, отчасти, и тем, что за ними - зловещая, незабываемая тень Бабьего яра. А перед ней, задолго до неё — постыдно знаменитые, впрочем, как везде, погромы. (Ещё в детстве, впервые услышав от мамы о погромах, не могла понять, почему они называются еврейскими: громили-то ведь не евреи, а их...) Но тому, кто наделён даром культуры, национальные гневные, пусть даже, справедливые чувства не застят глаза на весь белый свет... Я знаю людей, покинувших Латвию, но ни на день не порывающих с ней связи, приехавших с Украины и любящих её, вспоминающих, «как чуден Днепр» при любой погоде, посвящающих родине стихи... Знакомы ли они с современной русской поэзией Киева и Харькова, Донецка и Одессы? Абсолютное большинство, к сожалению, конечно же, нет. Ибо эта поэзия вышла из забвения, а более молодая — сформировалась, уже после их отъезда. Что уж говорить обо всех остальных эмигрантах и переселенцах, прибывших на Рейн и на Эльбу из Москвы и Петербурга, из Казахстана и Узбекистана, из Литвы и Эстонии...

«Поэта далеко заводит речь» — сказала, как всегда, раз — и навсегда Марина Цветаева.

Однажды явился мне титульный лист книги, на коем было начертано: "КИЕВСКАЯ РУСЬ», Антология современной русской поэзии Украины...

(Не так просто явился, я не верую в сны ни с того и ни с сего, всё чаще присылали мне незнакомые поэты с Украины свои стихи, получила в подарок несколько книжек харьковских издательств, из Киева — интересный альманах «Юрьев день», а потом и новый интеллектуальный журнал «Дикое поле» из Донецка, такой родной, напоминающий наш ленинградский когдатошний самиздат, со стихами, кстати, Алексея Парщикова, известного  московского поэта; а ведь прежде чем стать одной из поэтических звёзд на столичном небосклоне он был тамошним хлопцем, учился в Донецке, в Ставрополе, в Киеве... Сейчас, между прочим, живёт в Кёльне. Словом, сначала зрело предчувствие, а потом уже постучалась в висок идея...)

И когда в дверь уже во второй раз постучался яркий, самобытный (хочется написать: «самостийный») киевский поэт, председатель комиссии по межнациональным связям Союза Писателей Украины, к тому же, неутомимый пропагандист талантливых стихов, где бы и кем бы они ни были написаны, Юрий Каплан, встретила его не только я, но и эта моя, уже оформившаяся в проект, мысль...

Скоро сказка сказывается — и споро дело делается.

Юрий собрал и составил украинскую часть Антологии, это была огромная, я бы даже сказала, титаническая, кропотливая работа, причем, без всяких гарантий, что наша идея встретит в Германии понимание. Более пятидесяти авторов представлены здесь, хороших - и разных. Ибо составитель, хотя у него, как у всякого поэта, есть, разумеется, свои личные вкусы и симпатии, старался показать все срезы современной изящной   русской словесности в своей стране.

Я зарылась с головой в эти шуршащие, кричащие, щебечущие листы, открывая для себя новые имена и новый поэтический мир...

Александр Кабанов, Вячеслав Рассыпаев, Елена Москаленко, Ирина Иванченко...

Стоп. Не буду. Тут впору всё оглавление перечислить.

Но нет, всё-таки не удержусь от цитирования:

Мой вокзал для тебя —

лишь пролог в предстоящую повесть,

где плывёт Ливерпуль по реке,

как отвязанный плот.

Здесь бронзовый Ленин меня провожает на поезд.

там бронзовый Леннон приветствует мой самолёт.

Эти строки принадлежат уже упомянутой Ирине. Откуда же знать эмигрантам её стихи? Когда большинство из них уезжало, Ирине не было ещё и двадцати лет. Как и многим поэтам, стихи которых вошли в книгу. А ведь есть ещё и так называемое «потерянное поколение», те,  кому — чуть за пятьдесят, на Украине эти поэты уже «нашлись», а к всемирному читателю выходят не щедро... Время такое. Цензуру осуществляет уже не вездесущий  КГБ, но — «их лабазное сиятельство» коммерция.

Помню, как дрожал от аплодисментов мюнхенский зал, когда на всегерманском Фестивале поэзии впервые вышел на сцену наш гость Юрий Каплан. Он покорил всех мощью поэтического голоса, открытостью и — новизной. (Имя же его было собравшимся незнакомо. Потому что родился он, по меткому поэтическому выражению одного из украинских авторов, тоже «между Иосифом Сталиным и Иосифом Бродским»).

А как тот же зал замер, когда зазвучал поэтический голос прозаика, в основном, Сергея Соловьева, не так давно — киевлянина, а теперь — жителя Мюнхена...Всего-то — несколько стихотворений, а в них — урок философии и мастерства.

Мне вообще кажется, что русская поэзия Украины (хочется уйти  от   в  чем-то  шовинистического,   причем,  обоюдно шовинистического термина «русскоязычная»...) немножко другая, чем, скажем, в Петербурге: в ней больше красок, здоровья, мелодики, выученности, школы, но — может быть — меньше выстроенных особых внутренних «слоновых башен», святой болезненности культурологического мироощущения, которая  —  вот парадокс литературы — и остаётся на века...

Да что сравнивать!

Талантливые стихи — всегда и везде талантливые стихи. Тем более здесь, в Германии, где, по выражению опять-таки Марины Ивановны Цветаевой, «кто только ни пишет стихов…». Я бы добавила, что иногда кажется легче пересчитать тех, кто не пишет...

А вот профессиональной школы, умения отвечать за каждое своё слово, рисовать им, играть, наслаждаться у тех, кто начал писать в зрелом возрасте, на чужбине, неожиданно для самого себя, чаще всего, к сожалению, нет.

Потому что поэзия — это если и не профессия, то еще более того: главное дело всей жизни...

Эта книга, мне кажется, кроме всех её других, главных достоинств, - ещё и учебник, наглядное пособие для желающих учиться, как надо писать стихи, как надо относится к его Величеству Слову... Бережно, с пиететом, и — озорно, и — жестко.

Но это вовсе не значит, что в Германии живут только потенциальные читатели «Киевской Руси». В поэзии нет границ. Эту банальность приходится повторять, чтобы она осозналась, наконец, как реальность.

На Украине тоже вряд ли хорошо знают своих поэтов, покинувших её плодородную на таланты почву. Например, один из самых, пожалуй, авторитетных русских литераторов Германии (думаю, что никому не захочется оспаривать этот очевидный факт), тонкий лирик, глубокий литературный критик Даниил Чкония переехал в Кёльн из Москвы, а до этого долго жил в Тбилиси, а вырос — в Мариуполе. У него немало пронзительных стихов о том, самом первом, родном крае и они возникают вновь и вновь, и просятся на бумагу...

Переплелись все корни в «нерешимом», хотя и рушимом союзе не столько свободных, сколько голодных республик, и нам ли — подумаем все и каждый, охладясь от нездорового пыла - быть в ту или другую сторону «национал-патриотами»...

Судьбу можно попытаться переиначить, но нельзя перечеркнуть.

...Говорят, особый азарт украинских болельщиков вызывают по традиции матчевые встречи «Шахтёр» Донецк — «Динамо» Киев. На страницах этой книги — не состязание (духовной провинции, каковой всегда является эмиграция, трудно и незачем состязаться с метрополией, где языковая среда — естественный воздух, это понимали и крупные поэты, эмигранты первой и второй волн), но — игра ума и взлёт души всех авторов, чья родина — Украина. И тех, кто живёт там, и тех, кто переехал в Германию. (Да и Украина так изменилась за последнее время, что её русские поэты тоже живут там в каком-то смысле как в эмиграции...) И если капитаном «немецкой» команды можно назвать Даниила Чкония (подозреваю, что тоже самое было бы, если бы мы печатали антологию русской грузинской, или московской, или вообще любой поэзии), то защитниками и форвардами Украины — на немецкой земле — выступают отменно владеющий словом (в том числе, и шуточным) Демьян Фаншель (Львов-Кёльн), перепрыгнувший к нам (к нашей профессиональной радости) с «Дикого поля» Владимир Авцен (Донецк-Вупперталь), философский, осмысливающий жизнь от краеугольного камня Александр Зимин (Киев-Дюссельдорф), заставляющий любоваться переливами слова Олег Тарасов (Харьков-Ганновер)...

Стоп.

Продолжать было бы некорректно со стороны хозяев поля...

Ибо гостей наших, поэтов, приславших свои стихи с Украины, — более пятидесяти, и поприветствовать их всех по именам здесь просто невозможно.

Читайте оглавление, а ещё лучше — всю Антологию «Киевская Русь», от первой до последней строки, только — не сразу, не взахлёб, не залпом.

Эта книга требует внимания, готовности пропустить через себя неведомые судьбы, ритмы и образы...

А начинать чтение лучше всего со вступительной статьи Ю.Каплана «Поэзии оживший материк», написанной «изнутри», вписанной в живой и неисчерпаемый контекст литературной жизни Украины.

Остаётся поблагодарить, как и в предыдущей, питерской Антологии «Город-текст», Всемирный Толстовский Фонд, его Мюнхенский филиал, а также Литературное объединение «Edita Gelsen» за поддержку проекта и помощь в его осуществлении.

Читайте «Киевскую Русь» — и вы несомненно почувствуете могучее дыхание Днепра на лице, взволнованном от подлинной поэзии и грустном от её положения в мире иных - чаще всего мнимых — ценностей.

Но это уже, собственно, как и везде в мире...

Ольга Бешенковская

ПОЭЗИИ  ОЖИВШИЙ  МАТЕРИК

В начале третьего тысячелетия для любителей русской поэзии наступила пора «великих географических открытий». Одна из вех на этом чреватом неожиданностями пути — современная русская поэзия Украины. Вернее, едва ли не первая попытка представить в сравнительно небольшом по объёму сборнике несколько поколений русских поэтов пятидесятимиллионной страны.

Сейчас много говорят о якобы островном характере оторвавшейся от материка русской поэзии бывших союзных республик. Включившись в игру географических терминов, я бы назвал наш конкретный случай даже не островным, а архипелажным вариантом развития.

В каждом сколько-нибудь значительном городе Украины непременно есть одна или несколько литературных студий, поэтических клубов, творческих объединений, но эти пытающиеся что-то сделать энтузиасты ничегошеньки не знают, в лучшем случае слышали краем уха, чем занимаются их коллеги по перу (и по несчастью) за сто километров в соседней области. Всесильный (пресловутый) Интернет — не панацея, ибо доступ к нему в Украине имеет лишь мизерная часть населения, а среди неимущих поэтов процент «счастливчиков» ещё ниже.

Добавьте к этому реалии смутного времени — крайне низкий уровень доходов большинства граждан, абсолютное равнодушие к жанру со стороны еле сводящих концы с концами издательств, развал книготорговой сети —  и картина получится совсем уж беспросветной.

И всё-таки есть некоторые обстоятельства, позволившие с определённой долей уверенности взяться за, казалось бы, безнадежный гуж составителя пусть даже миниантологии.

Несколько лет назад было создано творческое объединение русских поэтов Украины, на боевом счету которого уже три поэтических фестиваля, охватившие практически все регионы страны. Причём стихи, прозвучавшие на фестивальных вечерах, не остаются лишь виртуальным свидетельством праздника: по итогам фестивалей издаются довольно объёмные выпуски альманаха поэзии.

А кроме того — участие в качестве единственного представителя жанра в работе приёмной комиссии Союза писателей Украины позволило автору этих строк прочитать за последнее время «по долгу службы» более сотни недавно изданных поэтических сборников, открыть десятки новых имён.  И… придти к неожиданному выводу: общая картина развития русской поэзии Украины — отнюдь не «черный квадрат» нашего земляка Малевича. Вопреки всем неблагоприятным факторам, пусть медленно, но верно идёт процесс воз–рож–де–ния.

Но прежде, чем попытаться доказать читателю, тем более читателю, проживающему за тысячи километров от нашей «среды обитания» правильность этого утверждения, просто-таки необходимо хотя бы бегло, фрагментарно напомнить ему, «откуда есть пошла» эта самая русская поэзия Украины, какие традиции возрождаются, и стоит ли их, в конце концов, возрождать.

Вернемся почти на столетие назад.  В ноябрьской книжке журнала «Гиперборей» за 1912 год, рецензируя только что уничтоженный цензурой сборник стихов Владимира Нарбута «Аллилуйя», безымянный автор, возможно, сам редактор журнала М. Лозинский, отмечает: «Хохлацкий дух, давший русскому эпосу многое, до сих пор не имел своего представителя в русской лирике. Это место по праву принадлежит Владимиру Нарбуту».

Много воды утекло с тех пор, много ветров прошумело над страной гипербореев. И теперь, в начале нового тысячелетия вообще невозможно представить себе русскую поэзию ХХ века без «хохлацкого духа», без вклада страны, раскинувшейся от казацкого хутора Нарбутовка на севере, где родился уже упомянутый один из отцов-основателей акмеизма, до родового гнезда братьев Бурлюков, легендарной Гилеи на самом юге. Простой перечень имен поражает воображение — Максимилиан Волошин, Анна Ахматова, братья Бурлюки, Бенедикт  Лившиц, Илья Эренбург, Александр Вертинский, Саша Чёрный, Дон Аминадо, Арсений Тарковский…

Но в нашем случае дело не ограничивается звёздами, пусть даже первой величины. Не стану утверждать, что послужило тому причиной — необыкновенная щедрость украинского чернозёма или особая духовная энергетика священных старокиевских холмов, куда по преданию ещё в первом веке приходил Первозванный апостол Андрей, предсказав возникновение здесь Великого Города, «матери городов русских»,  — но исторически сложилось так, что мощнейшие литературные течения, определившие весь дальнейший путь развития русской поэзии в ХХ веке, родились на украинской земле.

Вспомним ещё раз знаменитую Гилею, исток русского футуризма, дерзкого новаторского течения, даже не течения, а «бурлющего» потока, из «громокипящей» пены которого возникли и Хлебников, и Маяковский, и Пастернак…

А почти за четверть века до этого были ещё и «киевские прасимволисты». Оказывается, что из Киева «есть-пошла» не только русская земля, но и русский символизм.

В 1884 году в киевской газете «Заря», той самой, где литературным обозревателем работал друг Дмитрия Мережковского, будущего автора термина «символизм», Семён Надсон, началась публикация серии статей известного в те времена поэта Николая Минского и литератора Иеронима Ясинского, ставших по сути первыми декларациями новой русской поэзии, а напечатанные там же строки Минского — первыми в России символистскими стихами  

Быть может, я — сон, что приснился другому,

Быть может, подобье чему-то иному,

Быть может, я вымысел чей-то и миф,

Намёк или иероглúф.

Так по-будничному, по-газетному начинался в России символизм. А отпочковавшийся вскоре от него акмеизм один из своих первых и самых светлых праздников тоже отмечал в Киеве 25 апреля 1910 года на свадьбе Анны, тогда ещё Горенко, и Николая Гумилёва, шафером на которой был ещё один знаменитый киевский поэт, знаток и поклонник авангарда и в живописи и в поэзии Иван Аксенов

             Из города Киева,

             из логова Змиева

             Я взял не жену, а колдунью —

традицию, начатую Гумилёвым, не смогли заглушить даже орудийные залпы и пулемётные очереди гражданской войны. В Киеве нашли свою Надежду и свою Любовь и Осип Мандельштам, и Илья Эренбург, и…

Илья Эренбург, кстати, за короткий (чуть более полугода) период пребывания в родном городе успел не только найти себе невесту, но и организовать абсолютно новое для Киева дело — литературную студию (1919 год). Среди слушателей Ильи Григорьевича был и двадцатилетний студент, будущий автор «Московской транжирочки», поэт, ещё при жизни ставший классиком русской поэзии  в Украине, Николай Николаевич Ушаков.

Именно Ушаков весной 1923 года создаёт литературное объединение «Майна» (термин крановщиков: вниз ближе к земле, своеобразное, на пролетарский манер, истолкование девиза акмеистов). В том же 1923 году городская  газета «Пролетарская правда» на грубой, почти обойной бумаге выпускает коллективный сборник «Первый эшелон», где представлены почти все поэты молодого литобъединения. Двое из них, Тубельский и Рыжей, позднее забросили поэзию, объединились в творческий дуэт и стали известными драматургами «Братьями ТУР» (по первым буквам фамилий).

Трагична и глубоко символична жизненная и творческая судьба самого яркого и самобытного из «майновцев», одного из талантливейших русских поэтов двадцатых годов Игоря Юркова. Несколько стихотворений этого незаслуженно забытого мастера, чье столетие недавно скромно отметили в Киеве, открывает настоящее издание.

Родившаяся под крышей «Майны» ушаковская литстудия выпустила в большую литературу Льва Озерова, ставшего в конце жизни членом Регенсбургской международной писательской группы; Якова Хелемского, Виктора Некрасова…

Интересные события примерно в то же время происходили и в Харькове. Одно из них дало начало литературной игре, которая продолжается уже более восьми десятилетий. Первый акт этого действа красочно описан в «Романе без вранья» Анатолия Мариенгофа и в воспоминаниях (со слов Григория Петникова) Леонида Вышеславского. В 1920 году Сергей Есенин, воспользовавшись идеей, заложенной в опубликованном ранее В. Хлебниковым и Г. Петниковым поэтическом «Воззвании Председателей Земного Шара», короновал на сцене Харьковского дваматического театра в присутствии многочисленной публики титулом Первого Председателя ЗемШара Велимира Хлебникова. Тогда же Вице-Председателем был объявлен лидер харьковских футуристов Григорий Петников.

Судьба Петникова сложилась драматически. Спасаясь от возможных репрессий в середине тридцатых, он на долгие годы затерялся «на просторах родины чудесной» и всплыл только во времена хрущевской оттепели в Старом Крыму. Уже будучи тяжело больным, он успел передать свой титул Леониду Вышеславскому. На исходе столетия в 1998 году Леонид Николаевич объявил автора этих строк Вице-Председателем и своим наследником.

Говоря о вкладе Украины в русскую поэзию, нельзя обойти молчанием «днепропетровский клан», прославленный именами М. Светлова, М. Голодного, А. Ясного, Д. Кедрина, и знаменитую «одесскую плеяду», группировавшуюся в начале двадцатых вокруг возглавляемого Нарбутом ЮгРОСТА — от маститого уже тогда Эдуарда Багрицкого до совсем ещё юного Семёна Кирсанова.

Все эти поэты вскоре перебрались в Москву. Процесс «утечки» мозгов и поэтических душ, многократно усиленный тремя волнами эмиграции, продолжался на протяжении всего столетия. Сороковые — роковые, подарили нам имена Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Всеволода Лободы, Сергея Спирта, Павла Витмана (все погибли на войне), Бориса Слуцкого, Семёна Гудзенко, Наума Коржавина, Юрия Левитанского, самых известных послевоенных поэтов «русского зарубежья» — Ивана Елагина, Николая Моршена, Ольги Анстей…

Даже мимолётный взгляд на то, что мы называем русской поэзией Украины, напоминал в те годы рискнувшему взглянуть «полёт над гнездом кукушки», настолько щедро и безоглядно раздаривала эта земля своих блудных детей (не всегда, к сожалению, раздаривала, довольно часто безжалостно отторгала).

А оставшееся пространство было до неузнаваемости изъедено ржавчиной конформизма, заражено неизлечимым вирусом «внутреннего редактирования». Ситуация усугублялась недоброй традицией — и в царские и советские времена за Киевом закрепилась слава самого реакционного города империи.

«Киев в ту пору был оплотом русского мракобесия, цитаделью махрового черносотенства. Чиновный лощеный Петербург позволял себе роскошь иногда с разрешения начальства пофрондировать. Купеческая Москва кадетствовала, либеральничала. В «Московских ведомостях» срамили первопрестольную, утратившую свое истинно русское лицо, и ставили ей в пример Киев» — это из воспоминаний Бенедикта Лившица.

Метастазы такого явления исторически протянулись очень далеко. Киевские большевики всегда стремились быть святее Папы Римского. Образно сказал об этом поэт-коммунист Назым Хикмет, попавший в сталинский рай прямо из турецкой каталажки: «Если в Москве говорят стричь ногти, то в Киеве режут пальцы».

И всё же русская поэзия Украины второй половины ХХ века не стала мёртвой — наподобие Чернобыльской — зоной. Словно в древней космологической легенде, она держалась на трёх китах —  Николай Ушаков, Леонид Вышеславский, Борис Чичибабин.

Моим наставником, мягким, интеллигентным и, в то же время, строгим и взыскательным (иногда казалось — чересчур) был Николай Николаевич Ушаков.

Только благодаря усилиям Ушакова пробилась в печать единственная моя в советское время книжечка (тридцать стихотворений), на долгих семь лет застрявшая в издательских джунглях.  А в годы вынужденного молчания Николай Николаевич поддерживал меня афористическими строками давнего своего стихотворения:

             Чем продолжительней молчанье,

             Тем удивительнее речь.

Хотя, по правде говоря, я и не собирался молчать. Более того, был «широко известен в узком кругу» киевских ценителей поэзии и… сотрудников «самого культурного отдела» ГБ. Как любой советский человек даже имел право выбора. Выбор, правда, был невелик: «самиздат» или «встолиздат». И ситуацию эту уж никак нельзя признать уникальной. Каждый, кто решил для себя не играть по предложенным Системой правилам, не вписываться в жёсткие соцреалистические рамки, в той или иной пропорции использовал оба эти «издательства».

Всё изменилось — и количественно и качественно — при первых же проблесках относительной свободы. Окончательно прояснилось — в том числе и для сомневающихся — тупиковая суть конформистского пути развития. Строка одной из многочисленных поэм, наспех написанных по горячим и радиоактивным следам  чернобыльской катастрофы:

«Перед концом света перечитаю Маркса» —

стала пародийным паролем переходной эпохи. Даже в форс-мажорных обстоятельствах, пребывая в унизительном страхе ожидания неминуемого якобы конца, поэт не способен  выдохнуть что-то своё, выстраданное без оглядки на классиков марксизма-ленинизма.

Но всё слышнее зазвучали совсем другие голоса.  Выходили из зоны вынужденного молчания почти неизвестные читателю поэты, долгие десятилетия числившиеся прорабами, инженерами (но не человеческих душ, а проектных шарашек), дворниками, истопниками, кочегарами или — того хуже — зэка под номером… Становились легальными собиравшиеся на квартирах или в наспех прибранных подвальчиках полуподпольные литературные тусовки, где, читая новые строки, приходилось то и дело оглядываться на дверь.

К концу восьмидесятых однако «кухонный вариант» свободомыслия явно себя исчерпал. Новая литература выплеснулась на страницы периодики. Самые заскорузлые газеты спешно меняли названия, из номера в номер печатали литературные страницы со стихами и эссе неслыханной смелости. Впервые с революционных лет появились частные литературные журналы. До перестройки на всю Украины с 52-миллионным тогда населением, подавляющее большинство которого говорило (особенно в городах) на русском языке, был всего один русскоязычный журнал «Радуга», да ещё «Донбасс» иногда выходил в двуязычном исполнении.

А сейчас число таких журналов только в Киеве приближается к десяти: та же «Радуга», «Юрьев День», «Соты», «Коллегиум», «Самватас»…

Несколько интересных ежемесячников издаётся в Харькове, Днепропетровске, Одессе, Ровно (Западная Украина!), в Донецке вышли недавно первые номера литературного журнала «Дикое поле».

Так что вынесенная в заголовок слегка измененная строка Бенедикта Лившица об ожившем материке не является мёртвой метафорой. Возрождение русской поэзии в Украине действительно происходит.  А что касается уже упомянутых дискуссий об «островном» характере этого явления, то, как показывает опыт развития мировой поэзии (англоязычной, в частности), «островной вариант» даже в буквальном смысле слова отнюдь не хуже материкового. Имена нобелевских лауреатов уроженца Вест-Индии Дерека Уолкотта или ирландца Шеймаса Хини — яркое тому подтверждение.

Радиоактивный выброс новой поэзии на «неровном стыке тысячелетий» подтвердил ещё один, казалось бы начисто забытый закон — о несгораемости не только рукописей, но и глубинных, корневых литературных традиций. Сколько усилий было потрачено Системой, чтобы растоптать, заживо похоронить, представить ересью и крамолой, окончательно вытравить саму память о творческих поисках наших предшественников в начале ХХ века. И, как выяснилось, — всё впустую. Новаторские традиции «прасимволистов», акмеистов, футуристов, традиции молодой Ахматовой, Владимира Нарбута, братьев Бурлюков, Бенедикта Лившица, традиции легендарной «Гилеи», альманаха «Гермес», литобъединения «Майна» оживают на наших глазах во всём многообразии стилей и направлений. Эта насыщенная грозовым озоном свободных творческих дискуссий атмосфера способствовала появлению в разных городах Украины целой группы совсем молодых талантливых поэтов, знающих о реалиях подцензурных времён только по рассказам «литературных предков». Их голоса всё слышнее на поэтических фестивалях, их стихи всё чаще появляются на страницах журналов и альманахов рядом со стихами их старших коллег, долгие годы не имевших прямого выхода к читателю.

Именно в таком сочетании и представлена русская поэзия Украины в настоящем издании. Думается, что такой срез её современного состояния при всей субъективности «естественного отбора» всё-таки наиболее объективен.

ЮРИЙ КАПЛАН,

Координатор творческого объединения

русских поэтов Украины

Ваши отзывы Вы можете оставить в общей гостевой книге раздела "Статьи"

Оставить запись в книге                   Посмотреть на книгу гостей