|
Телефон резким звуком разрывает ночную тишину. Я знаю, что это ты. Никто другой не может позвонить вот так, среди ночи, когда все спят и видят сладкие сны. Некоторые не испытывают в этом необходимости, другие идут на поводу у приличий, третьи просто не хотят тревожить сон тех, кто им близок. Ты - ни то, ни другое, ни третье. Тебе действительно это нужно, ты знаешь, что между нами с тобой приличия - это нелепая и никогда не соблюдаемая условность. И ты знаешь, что я не обижусь на тебя, даже если ты прервал мой сон.
Я знаю, что сейчас будет. Я сниму трубку. Твой голос, как всегда в таких случаях, немного виноватый, скажет: "Здравствуй. Это я". Ты никогда не представляешься. Но это и не нужно: я ни с кем не смогу тебя перепутать, даже если у тебя почему-либо изменится голос. Только у тебя я слышу эту непередаваемую интонацию: смесь резкости, подавленности и вины, и еще того, что ты - мой друг. "Привет", - скажу я тебе. Ты немного подождешь, прежде чем произнести фразу, которую тебе так неудобно говорить, но которую я так жду: "Мне очень нужно тебя видеть. Прямо сейчас". Тебе мучительно больно знать, что из-за тебя я снова буду не спать всю ночь, но тебе так это нужно. На самом деле это нужно и мне, хотя в это трудно поверить. Но я не могу жить без этих ночей: откровенных, бесстыдных, жадно поглощающих нас целиком.
Трудно поверить в то, что ничего физического между нами нет и никогда не было. Наше общение - чисто духовное. Но если бы только кто-нибудь мог знать, насколько интимно то, что происходит между нами. Никто и никогда не был мне так близок, как ты: даже тот, с кем я делю сладкие судороги тела и измятость сбившихся простыней. С ним я лишь чуть-чуть приоткрываю краешек своей души: без этого наша любовь превратилась бы в животную случку. С другими, до него, не было и этого. У меня никогда не возникало желания обнажать свою душу на людях полностью. Наверное, это обусловлено нашей моралью. Кто-то рассказывал мне, что в средние века было не принято видеть обнаженное тело. Супруги лежали в постели, одетые в ночные рубашки, в которых были прорезаны специальные отверстия для исполнения супружеского долга. Не знаю, так это было или нет. Во всяком случае, обнажаться действительно было не принято. Сейчас все по-другому. Многие люди нормально относятся к гомосексуальным отношениям, большинство одобряет "нетрадиционные" в прошлом виды секса, и в любом случае я не видела пока ни одного ханжи, который стыдливо опускал бы глаза при упоминании того, что происходит между мужчиной и женщиной в постели. Но те же самые люди, которые каких-то пару часов назад выделывали вещи, которых не увидишь в самом жестоком порно, которые спокойно посещают нудистские пляжи и фотографируются в обнаженном виде, - эти же самые люди гневно возмутятся при одной мысли о том, чтобы обнажить перед кем-то свою душу. "Это же неприлично!" - подумают они. Возможно, они правы. С точки зрения нашей морали это действительно неприлично, и человек, который в силу каких-то причин должен сообщить другим о себе что-то очень личное, чувствует себя как начинающий эксгибиционист. Я знаю это. Но точно так же, как мое тело требует слияния с другим телом, моя душа хочет слиться с другой душой, и это желание не менее сильное. Я пробовала открыть душу тем, кому открывала свое тело. Но мои попытки кончились неудачей. Те, кто были раньше, не понимали меня и возмущались моим неприличным, с их точки зрения, поведением. Я не могла вынести такого отношения к себе, и поэтому я всегда уходила от них. Тот, кого я люблю (я действительно его люблю!), никогда не возмущается, он знает, что мне действительно это нужно, и он всегда готов выслушать меня. Но он никогда не открывался передо мной сам. Почему мне это не нравилось? Представь себе ощущение женщины, красивой женщины, которая раздевается перед мужчиной, сидящим в пиджаке и брюках. Проходит час, но он все так же спокойно сидит, даже не сняв галстук. Соблазнить его невозможно, одеваться - как-то глупо... Представив эту ситуацию, ты поймешь, почему мне не хватало того, что даешь мне ты. Он не мог дать мне этого. А мне было это нужно, очень нужно. И ты - единственный человек, с кем я могу делать Это. Тот, кого я люблю, ревнует меня к тебе. Может быть, он не верит, что мы только разговариваем с тобой, и ничего больше. А может быть, он понимает, насколько ты мне близок. Я не знаю. Но ты нужен мне.
Точно так же я нужна тебе. Со мной ты можешь позволить себе небывалую роскошь быть самим собой, сбросить ту маску уверенного в себе мужчины, которую видит общество, и быть - просто быть собой. Не бояться показать, что ты чего-то не знаешь, не умеешь, чего-то боишься. Признаться в своих наклонностях, которые кому-то покажутся странными, и в фактах своей биографии, которые ты тщательно ото всех скрывал. Сказать о себе все, все до последней мелочи - и не бояться, что я буду думать о тебе хуже. Ты можешь позволить себе это со мной, и я могу позволить себе это с тобой. Поэтому ты и приходишь ко мне по ночам, когда наболевшее особенно будоражит, не дает уснуть. Иногда, когда это нужно мне, я сама звоню тебе, и ты приходишь и выслушиваешь меня. Но чаще звонишь все-таки ты: вот так, как сейчас. И тогда я снимаю трубку и ты говоришь мне: "Здравствуй". А потом, через некоторое время...
...раздается звонок в дверь. Прямо с порога, не успев еще раздеться, ты сбрасываешь с себя маску, под которой тебя видят окружающие, ты сбрасываешь одежду условностей и набрасываешься на меня.
- Слушай, эти сволочи опять...
- Я же им говорил...
- Что мне теперь делать?..
Я молча слушаю тебя: пока тебе надо только выговориться. "Только" - это для окружающих. Я же воспринимаю это по-другому, как, впрочем, и ты. Ты берешь меня, берешь мою душу, жадно и нетерпеливо, ты изливаешь в меня все, что было в твоей душе. Внешне это выглядит совершенно пристойно, особенно если отключить звук. Мужчина вешает куртку на вешалку и что-то рассказывает своей знакомой. Рассказывает, правда, несколько нервно, - ну что ж, со всеми бывает. Но мы с тобой знаем, что при этом происходит.
Потом ты, совершенно обессиленный, сидишь на диване и с надеждой смотришь на меня. Ты знаешь, что сейчас будет: я дам тебе то обновление души, которое тебе так нужно. Это совсем несложно: я просто говорю тебе то, что думаю по поводу сказанного. Я не считаю себя гением, хорошим психологом или психотерапевтом. Но почему-то тебе становится легче. И вот тогда начинается самое главное. То, из-за чего я всегда так жду этих ночей с тобой. Мы начинаем раздеваться. Не физически, нет, конечно: духовно. Мы просто открываем друг другу все новые части своей души. Обнажение души - это очень интимно: наверное, даже более интимно, чем обнажение тела.
Иногда "раздеваюсь" сначала я, а потом ты. Иногда - наоборот. А иногда мы "раздеваем" друг друга. Каждый раз это происходит по-разному. Но каждый раз это прекрасно. И каждый раз начинаются прикосновения: легкие, почти невесомые прикосновения души к душе: слова, от которых так хорошо становится тому, кому они были сказаны.
Когда-то мы на этом и останавливались: на обнажении и прикосновениях. Потом, конечно, нам стало этого не хватать. Мы захотели большего: полного слияния, взаимопроникновения наших "я", когда уже не ясно, где я, а где ты. Полного взаимопонимания, когда фразу, сказанную одним, всегда может продолжить другой, когда мы думаем и чувствуем одно и то же. И теперь это происходит каждый раз, когда ты приходишь ко мне. Не сразу, конечно. Как невозможно прожить всю жизнь, ни на секунду не расцепляя тесно сплетающиеся тела, так невозможно все время иметь одно "я" на двоих. Но ты приходишь ко мне, и мы обнажаем свои души, и сливаем их в единое целое. Жаль, что другие люди не понимают, как это прекрасно.
А иногда нам хочется чего-то новенького. Обычно это происходит спонтанно. Иногда кто-то из нас заговаривает о том, о чем мы еще никогда не говорили, и даже не представляли, что эти темы вообще можно обсуждать. Но мы полностью доверяем друг другу, нам чужды какие-либо условности, и поэтому каждый из нас с радостью принимает то, что предложит другой. Мы пробовали неожиданными оборотами речи загонять друг друга в тупик, ловить друг друга на слове, связывать напоминаниями об обещанном, причинять боль резкой критикой. Мы пробовали ставить друг друга в неудобное и непривычное положение. Мы пробовали и другое: легкие прикосновения губ к самым уязвимым частям души. При этом что-то вздрагивает в глубине "я", и чувствуешь, как по тебе словно пробегает ток.
Каждый раз это бывает по-разному. Но каждый раз в конце концов происходит то, чего я так жду: искры в моем и твоем - нашем общем "я" - мелькают все чаще, каждое движение души доставляет невыносимое наслаждение, и вдруг что-то взрывается, принося с собой долгожданное облегчение и счастливое небытие.
А потом мы просто сидим рядом, смотрим друг на друга и улыбаемся. И ты виновато говоришь мне: "Смотри, ночь почти уже закончилась. Я снова не дал тебе выспаться". "Ничего", - улыбаюсь я. "Все равно мне на работу не с самого утра". "Хорошо тебе, а вот мне надо бежать. Слушай, можно мне кофе? А то я засну". И я завариваю кофе, мы пьем его и смотрим, как за окном медленно загорается рассвет. Потом ты встаешь и начинаешь одеваться: сначала надеваешь куртку и ботинки, затем - кокон условностей и приличий, под конец натягиваешь на лицо маску удачливого предпринимателя, говоришь мне "Ну, счастливо..." - и лифт уносит тебя вниз, к людям, которые никогда не поймут нас с тобой.
Я все время так жду этих бессонных ночей. И сейчас телефон снова звонит, хотя на часах уже далеко за полночь. Значит, это ты. Я снимаю трубку.
- Здравствуй. Это опять я...
Да. Это ты. Я говорю тебе: "Приходи" - и чувствую, как меня охватывает предвкушение счастья. "Это опять ты" - и значит, этой ночью мы снова будем вместе. Только ты и я.
|
