|
Я - простыня. Они кладут меня на кровать и укрывают одеялом, а потом выходят за дверь и шепчут друг другу непонятные слова. Могли бы говорить и громче: я все равно слышу их. С тех пор, как я - простыня, у меня почему-то очень чуткий слух.
- С тех пор, как эти подонки…
- Бедная девочка, а ведь такие надежды подавала…
- Ой, Клава, и не говори-ка, так трудно, так трудно: ведь она и не встает, и кормить-то ее как? В рот ничего не берет, я, говорит, простыня, и есть не буду.
- А ведь я вам говорила: поместите вы ее…
- Что ты, Клава, в психушку - не дай Бог, родную-то кровиночку! Уж я как-нибудь сама…
- Дз-зы-ынь! Дз-з-зынь!
- Ох, побегу-ка я.
- Сиди, Клава, сиди, это врач пришел.
В комнату входит белый халат. Я улыбаюсь халату, но почему-то тот, что в халате, думает, что улыбка предназначена ему. Я ненавижу того, что в халате. Он иногда приносит длинные острые иглы и колет меня ими. Еще он заставляет меня глотать какую-то гадость. Как мне объяснить ему, что мне нельзя глотать, ведь я - простыня?
Те трое тоже делали мне больно. Они мяли меня, терли о грязный матрас, елозили по мне в грязной прокуренной одежде. Они порвали меня, они испачкали меня какой-то гадостью. Кажется, тогда я и поняла, что я - простыня.
Тот, что в халате, осматривает меня.
- В последнее время в ее состоянии наблюдается значительное улучшение. Вероятно, это обусловлено тем, что…
Я снова улыбаюсь белому халату. Спасибо, халат, ты меня спас: тот, на кого ты надет, кажется, больше не будет колоть меня иголками. Да ладно бы еще иголками, я ведь понимаю, простыни иногда зашивают, но где же тогда нитка?
Белый халат уходит. Проходит час или два, и появляется Он. Я слышу его шаги, когда он еще только поднимается по лестнице, и этот почти неслышный звук наполняет меня счастьем.
- Я только что с работы… хлеб, молоко, бананы… шампунь, стиральный порошок… через десять минут приду, только домой забегу…
Дверь снова хлопает. Я улыбаюсь: скоро Он придет опять, на этот раз надолго.
Те, за стенкой, снова шепчутся.
- …Ой, Клава, не говори-ка. Что бы я без него делала?
- А ведь другой-то и не стал бы возиться. Нашел бы себе другую - и дело с концом.
- Что ты, Клава. Ведь он любит-то ее как. Мне, говорит, все равно, я, говорит, ее люблю, а тех подонков все равно найду.
- И всего-то навсего два года не было парня. Помню, уезжал - не плакала: дождусь, говорила, обязательно. А вышло-то как…
Голоса за стеной стихают. Кажется, пошли на кухню. Я могла бы слышать их через две стены, но не хочу. Они все время говорят одно и то же.
Он - совсем другое дело. Он тоже иногда повторяет одно и то же, но совсем другим голосом.
- Солнышко мое пушистое.
Он не смотрит на меня с состраданием и никогда не делает мне больно. Он никогда не говорит мне, что я вовсе не простыня, и не заставляет делать то, что простыни не делают.
- Ну и что, что простыня, солнышко? Разве простыни не стирают?
- Я боюсь в стиральной машине.
- Ну что ты, разве тебя можно в стиральную машину? Это даже я знаю, что самые дорогие и нежные ткани стирают только руками.
Он берет меня на руки и несет в ванную. Погружаясь в душистую пену, я спрашиваю:
- Это Ariel?
- Нет, солнышко, это еще лучше.
Он вытирает меня большим теплым полотенцем. Я прошу повесить меня на балкон, но он говорит, что на балконе ветер и меня может унести.
Накрыв меня одеялом, он рассказывает, что происходит в мире. Он говорит, что на улице солнце, жара, небо голубое-голубое, все люди идут на пляж.
- Когда тебе, солнышко, захочется быть не простыней, а кем-то еще, мы туда обязательно пойдем.
А еще он говорит, что через две недели его брат с семьей поедут на шашлыки.
- Если ты уже не будешь простыней, мы с тобой туда съездим.
Кажется, я люблю шашлыки. Хотя, вообще-то, я простыня и не могу их любить. Но, может быть, я не всегда была простыней?
Он приносит поднос с едой и ставит на табуретку рядом с кроватью. Я говорю ему, что я простыня и не могу есть. Он улыбается.
- Что делать, у меня появилась дурная привычка. Люблю есть в постели.
- Но ты же не в постели.
- Это как раз поправимо.
Он раздевается и ложится под одеяло. Я чувствую, как меня касается его тело: горячее, сильное, пахнущее немного мылом, чуть-чуть - потом и немного чем-то еще - острым и жарким. Кажется, мне это нравится.
- Итак, я вижу котлеты, пирог с капустой, бананы и яблочный компот. Все это вкусно, очень вкусно. Сейчас я буду есть. Конечно, простыням, наволочкам и прочему постельному белью кушать не полагается, но я такой неосторожный. Вот, опять уронил кусок котлеты на простынь. Какой же я неряха!
Он улыбается. Я чувствую Вкус. Сочный, ароматный кусочек, он дразнит аппетит, мне хочется еще.
- Еще? Нет, нет, нельзя быть неаккуратным. Я больше не буду ронять еду в постель. Предлагаю другой вариант: ведь у тебя всегда была хорошая фантазия, так давай представим, что ты не простынь, а человек.
Я ем пирог и запиваю его компотом. Руки не держат чашку, сладковатые капли с подбородка стекают по шее на грудь. Он обнимает меня за плечи, я чувствую его спиной, у него горячая кожа. Мне нравится быть человеком, но за стеной вдруг раздаются голоса, я роняю пустую чашку и снова становлюсь простыней.
Он откидывает одеяло. По мне пробегает волна прохладного воздуха. Он проводит по мне рукой, и прохлада сменяется ласковым теплом. За рукой следуют губы, они скользят по мне, так нежно - останавливаются, движутся дальше, и я чувствую, как что-то остро и сладко замирает во мне.
- Солнышко мое пушистое…
Мы сливаемся в единое целое, и мне уже все равно, кто я: простыня, человек, комната, солнце, ветер… Меня уже нет, его тоже нет, есть только МЫ и это упоительное счастье. Оно нарастает, обволакивает, затягивает, становится невыносимым - и вдруг взрывается, рассыпаясь золотыми искрами.
- Солнышко мое…
Он целует мои губы, нос, подбородок, зарывается лицом в волосы где-то над ухом, он улыбается, закрыв глаза. Мне так хорошо. Он спит, обняв меня, и моя голова лежит у него на груди. Мне тоже хочется спать, и на грани сна я думаю: может быть, я и правда не простыня? Может быть, я - человек?
|
