|
Времена Лорена Айзли - Течение Реки |
| I Все ловит воду в горсти. А сам - старик. У дамбы размытой, на корточках сидя, вглядывается в бликование струй - не в отдельности, но в изначальном единстве потока стремящихся к морю. Верховья одной из рек ранней весной. Мальчик пятнадцати лет - это я. Это глянцевый тонкий журнал, а это - "Течение реки" и "Хиромантка". Старенький дом чуть оттаял. И пятно городское на карте в детской оживает, шевелится желтой амебой, тянет щупальца, робко касаясь тепла, медленно приходит в сознание по мере того, как в путанице камней и кустарников пробуждается к речи жизнь. Море делается прозрачно-синим, окрашено солнцем и звездами, и весенней луной, что лениво лежит в воде долгой ночью. И рыбы поднимаются к самой поверхности и глядятся в амальгаму своих небес - в игру звездных лучиков колких и серебристых, что мне кажутся небом, в геометрически правильных формах застывшим в кромешном холоде расстояний, чуть разбавленных слабым светом. Если думать неспешно о различиях наших небес, понимаешь, что все они только снятся - и мне, и медленным рыбам, и всем, кому снится небо. И холодная пыль и разреженный свет - все летит мне навстречу. Вот я вышел из дома в полночь, чтобы дойти до порта, вернуться, уснуть, пусть приснится... да, захваченный иероглифическим его черным крепом, реликтовым свечением сквозь атмосферу, стою у порога, медля шагнуть вперед. Как стала внезапно реальной, огромной и близкой Вселенная. Так я замер, чувствуя звездный ток - кристаллически древний пульс в тонких артериолах. А утро было настолько дальним и чистым, что с набережной виднелся Таманский берег, белели костями дальней Азии его глинистые обрывы. Остров в проливе лежал лезвием желтой неверной земли, зачарованной в формах своих властною тайной ветров и проливных течений. Близость матери-бездны днем укрыта засвеченным целлулоидом неба и обыденной суетой - отрешение трещин асфальтовых ради работы, чтобы сделать великий мир себе соразмерно-ничтожным. Так скованы сном их головы, и сердца - несчастьем. Вместе с почтой на столик ложится вечер. II Вот тишина, вот мир, в котором тишина всевластвует над пропастью событий, случающихся в ней, - в ее ленивом лоне текут все реки секундных и минутных часовых, покинувших свой пост, чтобы с рассветом вернуться тайно в город, сделав вид, как будто никуда не отлучались, ни на мгновенье не уступая вечности себя. И сторожа, проспав, не скажут горожанам, как ночью уходило молча время в иные города, как от луны в столбе холодном светлом спускалась вечность, как брела сквозь стены, как она шептала сны для всех уставших, кто уснуть не может от яда совести или болезни нервной или другой причины - сколько их всего - причин не спать? Мне было душно этой ночью, весна вытягивала силы, надежду, нервы из меня, и тело, казалось мне, растерзанным и в каждой клетке горела красной лампочкой: опасность! Будь осторожнее на улицах, заранее узнай - она крадется: твоя беда. И я не спал, я вспоминал свой день и вечер полный солнца, полный темной грусти, в нем не было тебя, и я не мог смеяться, вчерашняя размолвка, казалась пустяком, но не дала покоя, и тянуло сердце куда-то вниз, хотелось перестать сердиться и перестать хотеть заплакать оттого, что так нелепо мы вели себя, бросались друг в друга словами, смысл и цену которых вряд ли знаем, вряд ли знаем. Прислушайся, полночный червь, к луне - она беззвучна, слышишь это, слышишь, ты слышишь тишину? И более того, ее молчанье! Отчетливое, внятное - свет от нее, пролитый как вино на скатерть улицы, посеребренной даром, до мутного утра, похмелье солнца, чуть желтухи в углах улыбки уличных скрещений, чуть больной улыбки в лице твоем, о город мой, - в безликом, усталом, утлом, умершем, усердно скрывающем себя, унылом, умном, утонченном, утраченном, уплывшем в море, укрытом одеялами к утру, упавшем с неба, - издревнем городе слепоты моей и, бессловесный, я поднимаю руки к небу (поближе) и шепчу: приди, мой Бог, приди и дай надежду и силы ждать, и силы верить в то, что ждать - достойно нас, посильно нам и нас ко лжи не искажает. Приди, я больше не могу перебиваться с тоски на грусть и грызть украдкой ночью черствый и тяжелый свой хлеб земных расчетов, выгод, планов - все с видами на жизнь в чужом окне - и мимо вялотекущей, сонной, за шторами, за тюлем - для кого? Кому Твой дар пришелся впору, кому нести легко, и плечи не натерла лямка той легкой ноши - бремени, что легче облака? А все же, спотыкаясь, мы бредем сквозь жизнь, согбенные, слепые. И больно так, что, собираясь в круг, поем о сердце, о дыханье сердца: вдох - радость и любовь, а выдох - одинокость и разлука. Так океан колеблется: сердец и волн - два океана полных тоски великой по светлым небесам, в них только отражаться мы способны. Лишь в свете солнца. Дождемся утра и посмотрим, может быть, удастся прожить свой день достойно своей ноши.
|
| Вернуться... |
| Настин Павел |
| "Mik..." |
| Любое коммерческое использование материалов без согласования с автором преследуется по закону об авторском праве Российской Федерации. |