Эхо

"И сначала ты найдешь мрак и непроницаемую
толщу, но, постоянно подвизаясь в деле сём 
нощно и денно, ты обретёшь - о чудо! -
непрестанную радость. Ибо как ум найдёт
место сердечное, он узнает, чего никогда не
знал".
Метод священной молитвы и внимания 
Симеона Нового Богослова.

Белое, как молоко, равнодушное небо; чёрная, будто расплесканная смола, мёртвая и твёрдая земля - всё в этом месте было не таким, как в низине, яркой и пьянящей, облепляющей со всех сторон своею ленивою красотою всех, всё и вся. И деревья здесь были особенные и травы, и беспорядочные каменные насыпи, встречающиеся по дороге к Молчаливой горе. Да и сама Молчаливая из-за поворота внезапно возникала перед путником - огромная, белесая, голая и гладкая, как чудовищных размеров кость какого-нибудь животного, нашедшего здесь свой последний приют под белым, под цвет своих обветренных костей, молчаливым небом.
Пещера, вход в которую зиял в Молчаливой чёрной трещиной, была совершенно здесь неуместна, настолько она не сочеталась со всеми этими камнями, казавшимися мягкими и тёплыми; с деревьями, которые казались сухими и лишенными жизни, а потому - ломкими и слабыми.
Пещера нарушала плавность красок, она была будто проколотый широким лезвием в холсте знак зыбкости и случайности тишины, покоя, надмирности и этого удивительного перетекания чёрного в белое, белого в чёрное. И именно в этой пещере поселился человек, пришедший сюда из низины один, чтобы остаться одному в одной - единственной пещере Молчаливой, одной из целого ряда гор, овеянной чудесами перевранных, а потому загадочных и смутно-понятных легенд, которые ему одному показались истиной, спелёнутой тугим полотнищем удобного вымысла; истиной для него одного, хотя бы потому, что к тому времени он и был совершенно один в пьянящей ленивыми красками бездумной низине, которая была, конечно, лишь одной среди многих.
В пещере пришедший нашел, казалось, то место, которое искал - он забился в угол и забылся сразу же тяжелым, тревожным сном. Он вошел в пещеру, нисколько не раздумывая; если бы там, во тьме, ему встретился дикий зверь, он всё равно сделал бы шаг в дальний угол,
но в его движении была не безрассудная решительность или безумная храбрость, а - безразличие, безразличие к внешнему: всему, что могло хоть как-то нарушить безмолвие и глубокое, сотрясающее душу вплоть до самых её наисокровеннейших глубин.
К вечеру, когда небо сжалось в белые огоньки звёзд на лазоревом нависающем куполе, бледное измученное лицо выглянуло из пещеры, и чёрные, словно выжженные зрачки стали двигаться на изъеденных красными линиями желтых белках. Что увидел в этот миг обитатель пещеры, было известно лишь небесному Владыке, которому и решил посвятить теперь свою жизнь этот человек, ушедший из низины, полной людей, в которых можно было без труда отметить все самые скверные оттоки реки жизни, ломающие без видимой надобности немногие спасительные мостки и делающие живительную воду ядовитой для любого утонченного существа, барахтающегося в этой реке неумело и обречённо.
Отшельник вновь ушел в глубину пещеры и достал длинные каменные чётки, походившие на чёрную плеть в его длинной, тонкой мраморно-белой руке. Безмолвно обратился он к Богу, стуча тяжелыми бусинами�
Так продолжалось несколько дней. Пещера в одном из углов постоянно источала слабую живительную струйку родника, текущего куда-то по своему произволению, поэтому пещерник мог легко утолить жажду необычной, но удивительно вкусной водой. Скудные съестные припасы имел он с собою, хотя отрывался для еды от длинной череды каменных бусин лишь на самое малое время. Он безмолвствовал, вслушиваясь в слова незамысловатой молитвы, которые сознание его вбрасывало во внутреннее пространство - настойчиво и безуспешно. Затем, некоторое время спустя, слова стали звучать как бы внутри его тела, размытость границ своего естества и мира сменились отчётливостью сводов пещеры, еле слышно каплющего ручейка, наконец - стоящего на коленях человека, ощущающего лёгкое покалывание в пальцах, перебирающих бусины чёток.
Я есть, думалось ему, когда молитва звучала где-то в груди, словно эхо вовсе не им произносимых слов. И слёзы, слезы потекли по впалым колючим щекам, как если бы нaчало прорывать плотину в горах, но только- только, совсем ещё не окончательно и неотвратимо. И тело стало нагреваться, пылать всё сильнее и сильнее, покрылось пoтом , который, правда, был при этом холоден, как вода из ледника. Тело колотило в лихорадке, взор затуманился, и сквозь яркие желтые пятна мелькали видения лиц и предметов, случайных и неуместных. Потом показалось, что кто-то тянет чётки в решительной и неослабной одержимости прекратить лёгкий стук бусин, более осязаемый, нежели слышимый кому-то во Вселенной; кто-то рвал чётки к себе, но ослаб, выпустил их наконец, так и не сумев ничего сделать, а молитва звучала уже громко, целый хор пел её�
И он очнулся. Синее, а не белое, мутное небо простиралось над ним. Солнце жадно светило между двумя кривыми скудными растениями, облюбовавшими место своего обитания на края глубокой пропасти.
Он уже давно лежал, высунувшись из пещеры, и пел молитву во весь голос. Эхо, гулкое горное эхо, было тем чудесным хором, звучавшим в его полузабытьи. Чёрные зрачки оказались зелёными, как нефрит. Лицо пещерника ожило!
Он встал, осмотрелся и уже сознательно, вслух, громко запел то, что предназначалось для глубин его души медленно и неустанно погружать всё дальше и дальше, отворотившись и от себя, и от всего мира. Эхо пело ему хором братьев-пещерников, словно Молчаливая была поющей.
Так продолжалось уже слишком долго, чтобы считать дни: пещерник стал посещать окрестности Молчаливой, нашел чудом росшее здесь дерево с плодами и, съев их, ощутил, что мир прекрасен и удивительно добр к любым существам, которых он вынужденно приютил. Теперь уже непрестанно шепотом творимая молитва, удерживающая от волнения мыслей, звучала громко - во весь голос, вместе с эхом и, по крайней мере, сотни раз на дню. Эхо было живым здесь, в горах, единственным, радующим его слух певцом...
Но вот однажды, когда он, проснувшись утром, вышел с чётками, обвивающими его левую руку, к самому краю пропасти, где эхо особенно сильно и завораживающе звучало вместе с ним, голос его дрогнул, и он в ужасе услышал какой-то хриплый крик, исходящий из его груди, подобно вою из жерла медной боевой трубы, устрашающей врагов. И эхо, всесильное эхо, сладостное эхо�молчало! Тишина ответила ему. Он, не помня себя, кричал, и уже было совсем не понятно, что и зачем�Молитва умерла, её слова оказались слабыми и пустыми, потому что ничто не отзывалось на неё из гор. И пещерник осязал это всем своим обострённым естеством, каждой клеточкой своего тела�
Когда солнце подошло к горизонту, полыхая между двумя кустами, как неопаляющий пламень Сущего, эхо окончательно было потеряно. Бледный дрожащий пещерник подошел к краю пропасти, заглянул вниз, откуда зияла бессмысленная смерть, и бросил туда свои чётки слабой и безвольной рукой� В этот миг горы загрохотали множащимся, оглушительным и безумным эхом: это бусины рассыпались где-то на самом дне зияющей бездны. Что-то больно кольнуло в самом сердце отшельника, молитва прозвучала в нём вдруг с отчётливой ясностью, наполняя всю грудь теплотой и одновременно тревогой; он упал на чёрную твёрдую землю и забился в рыданиях. Этого не случалось с ним с такой силой ещё никогда.

27 октября 2000 года. С-Пб. В. О.