|
Нелюбовь к вокзалам |
Ане на день рождения Поездам всегда очень трудно отправиться - они лениво ждут, всеми двумя десятками своих вагонов, пока утихнет внутри спешка, успокоятся гулкие звуки и рваные реплики, мучительно затягивая прощания и удерживая в окнах лица. Но вот стекла в один момент - в самой только затравке движения - обнаруживают вдруг свою чуждость - лицам, предметам, движениям потустороннего от них вида - и все - едешь, чувства скованы - потому что дорога - еще двое суток тамбуров, полустанков и приседающих проводов за окнами, и не хочется еще думать о чем-то далеком. А вначале всегда слово: знакомство с попутчиками, все как обычно, просьба поменяться местами, знакомство с попутчиками еще раз, в другом купе, верхняя полка, джинсовая рубашка - специально для поездок, с надписью "US ARMY", билеты, постель; торопливо проносятся за окном закопченные здания удаляющегося города, кто-то ходит по коридору, кто-то уже ест. У меня две книги, чтобы занять эти почти двое суток железнодорожной жизни, со всеми ее неизбежными атрибутами, биография Набокова и последняя книга девяностолетнего уже Миллера, но его я оставляю, чтобы читать на пляже. Делаю выписки: Белый, Джойс, Пруст, Кафка, слова: "пиетет", "эскапада", "эклектизм", "бурлеск"; "см. также:" Бунин, Ремизов и т.д. Изредка отрываюсь, поворачиваюсь на живот и смотрю на улицу, откуда прямо в лицо врывается поток воздуха. За окном все та же усыпляющая зелень: фаллосами торчащие тополя, пиками выставленные сухие стебли политой мазутом травы на самом краю зеленой уже растительности, опадающими руками вытянутые ветви кустарника, стремительно выбегающего из области, размытой движением и одноликого по всему склону. Время от времени вылетит навстречу мост из скрепленных вместе огромных железных "Л" над проваливающимся под живот пространством земли, над хилой речушкой с по-рыбьи зеркальной поверхностью - и опять - равномерность равнин, вечно мельтешащая, закрывая обзор, поросль, недостаточно, однако, плотная, чтобы скрыть совсем влетевшее за нее солнце. Мне нравится не быть сентиментальным и пропускать все эти пейзажи через себя мимоходом, бесстрастно, мне нравиться спокойствие моих чувств. Делаю наброски: "Люди из окна скорого поезда - как призраки, только мелькнет силуэт, так быстро, что только палитра цветов, и та сразу сноситься ветром, надувающим штору на окне". Но поезд не скорый, поезд постоянно останавливается и чем дальше, тем больше опаздывает, выходить нельзя - стоянки сокращены; так хочется ощутить под ногами землю, приходиться же довольствоваться ее полуметровой близостью. Мой сосед по купе уже час стоит у окна с противоположной стороны. Мне интересно, что видит он, как будто, не смотря в оба окна сразу, я могу что-то упустить; но кроме этого, мне интересно, видит ли он, всматриваясь в одно и то же пространство, что и я, те же самые краски, совпадает ли наша геометрия, или, может, для него мой красный - синий, и небо для него - оранжевое, и, темнея, становиться, к примеру, зеленым, а мы лишь привыкли называть это "своими именами", и не знаем об этом, и этого никогда не узнать, как не узнать и того, как выглядит мир, если отбросить все эти "зеленый" и "розовый", если посмотреть на все, как в первый раз, если забыть глаза, чтобы они не мешали видеть; не узнать, потому что то, что вижу я - уже даже не отпечаток на сетчатке, в то время как я уже начал преобразовывать природу, и она - больше не живой поток изменений, она для меня - поток вербальных образов, она - не "вот", смотри и все, она уже: "Растопыренные пальцы кустов, вырезанные на бледном небе, где от заката - полоска желтого, полоска красного, снизу - рваная каемка черного леса, сверху - синее облако, местами пробитое, как будто в него стреляли из пушки". Тонет в земле солнце, краски все более тускнеют и перемешиваются и потому, проезжая озеро, воды которого на ощупь находят горизонт, чтобы там слиться с небом, уже не понимаешь: кто в ком отражается. В вагоне включается свет, разом отсекая внешнее пространство, возвращая нас к самим себе, возвращая нам теперь самих же себя из поблекнувших сразу стекол. Последние несколько страниц дарят откровение: "Сам же он вне формы, вне стиля невообразим" - это о Набокове, чуть дальше: "прием, столь откровенно себя выставляющий, теряет у него значение технического средства и сам становиться содержанием". У себя на верхней полке я аккуратно переношу абзац в тетрадь, не решаясь разделить эмоции с кем-нибудь еще, тем более что спят уже почти все Темнеет совсем, и теперь за окном - только электрическая трава в размытом конусе желтого света на одичалом полустанке, не задерживается ни на чем, теряясь в темноте, трясущийся взгляд. Переворачиваюсь на спину, разглядываю потолок; сразу помутневшая, став оранжевой, лампа, уже не позволяет читать, сознание застывает, не решаясь провалиться в сон, но от действительности остаются уже лишь разрозненные впечатления: свет, бегущий по матрасу в подергивающемся ритме останавливающегося поезда, тихий шум железной дороги, далекие посвисты локомотивов, став, искаженный усилением, железным, женский голос, объявляющий поезда, скрип искусственной кожи, холодная гладкость отполированных металлических деталей под пальцами. Смена декораций: Крым. Через несколько дней мои глаза привыкнут, но в первый день, в седьмом часу утра, я вижу все так, как, наверное, ни один человек, живущий здесь: все ярко, все свежо, все резко для глаз. Не цивилизация, нет - цвета, фактуры, я улавливаю дыхание земли, насыщенное теплом, чуть подрагивающее в сухом воздухе, который, впитывая запах моря, делает такими привлекательными лица загорающих девушек, он и еще соленая вода. Сложенные из камней заборы, лавр, так запросто растущий рядом, деревья, названий которых не знаю; зеленые листья акации отдают желтым, коричневые стручки изо всех сил стараются показаться красными; переспелые абрикосы опадают на асфальт. Выбеленные вечным солнцем фасады домов, и в одном из них - комната, в которой пластмассовый виноград, вынужденный обвить узкую водопроводную трубу под потолком, лениво провисая местами, сползает на бледно-желтую стену; комната, в которой проживу пару недель, в которую сначала буду возвращаться, только в достаточной степени насыщенный эстетическими переживаниями, как, к примеру, тот найденный мною интересный ракурс, при котором пятиэтажный дом, как бы закручиваясь на ось высохшего дерева, растущего здесь же, вдруг открывает скрытые возможности собственной геометрии, порождая в моем воображении художественный образ. Сначала это будут просто вечера, с приятными открытиями вроде местного пива, обзорными прогулками на катере, непременным фотографированием, вечера, начинающиеся дорогой с пляжа: скошенные лезвия цвета низкого солнца на бледных стенах, прямые тени от вентиляционных труб соседних домов с расплавленными краями, в зеркале застекленных балконов плывет улица; и кончающиеся, когда теплый южный воздух становится совершенно непроницаем для взгляда в тех районах, где ночью отчего-то не горят фонари. Имя твое постепенно проникало в мои мысли, неспешно, нежно, незаметно, до того самого момента, когда, растерянный, не понимая еще отчего, и пытаясь отгадать, полосой незнакомых улиц вдруг не оказался на пристани, где, глядя на корабли, вдруг встретился с тобой - потому что ты уже была внутри меня, и сидел, поджав ноги на каменном парапете, спиной к потоку машин, троллейбусов, людей, вода играла солнцем, а ты уже была рядом, хотя физически только подходила к дому с двумя котами и всеми превратностями судьбы. Все так же наступал вечер, желтым вспыхивал замирающий город, приходили тени, так же, как и всегда обещая ночь, но с каждым разом растущая ежедневно луна успевала все дальше и дальше продвинуться по блестящему звездами небу, все дольше оставаясь свидетелем также растущей с каждым днем нашей друг к другу привязанности, может, удивляясь тому, как робко мы сокращали дистанцию, ведь пальцы наши не сразу нашли друг друга, и целому дню суждено было пройти с того момента, когда молчание чуть было не обернулось для нас тишиной и отчужденностью, прежде чем губы твои приоткрылись моими, и наши тела вдруг обнаружили свое присутствие. А потом - только твои шаги, стихающий стук каблуков, который в утренней тишине я слышал еще так долго, или это он заблудился в моей голове, как знать, когда все в ней перепуталось; так долго не мог выйти, а ведь так легко - открыть дверь и закрыть ее, удивиться, что город все так же здесь, вспомнить его улицы, вспомнить
|
| Вернуться... |
| Кондратьев Артем |
| "Mik..." |
| Любое коммерческое использование материалов без согласования с автором преследуется по закону об авторском праве Российской Федерации. |