|
Только раз |
Столб, еще столб. А вот и лес начинается. Нет, лишь перелесок промелькнул за окном и предательски пропал. Антон Расколкин сидел, глядя в окно, и мучительно соображал, зачем он задал этот вопрос. Абсолютно дурацкий, после которого ему и не оставалось ничего делать, как пялиться в пыльное окно на глупо, с его точки зрения, мелькающие предметы. Антон ехал в скором поезде, в купейном вагоне, и собственно говоря, в купе, домой. Напротив же него сидела прелестная девушка и довольно заинтересованно хлопала пушистыми ресницами над раскрытой книгой. Когда Расколкин, резко отведя дверь в купе с подобающим, как ему казалось, звуком, обнаружил там непомерной для его неискушенного взгляда красоты девушку, да еще и в полном одиночестве, он даже присел от неожиданности. "Добрый вечер" - отдала дань вежливости, уже не столь неожиданно, приятным голосом та, скромно улыбнувшись и глубже подобрав под себя ноги. Антон, зачем-то выдержал паузу секунды две, потом, опять же зачем-то глядя на стол, сказал: "Ага". Девушка, по всей видимости, удовлетворилась состоявшейся встречей, или просто поняла, что большего ей ждать, по крайней мере пока, нечего, снова перевела свое внимание с корчившего нервные гримасы и не выпускающего из рук чемодана парня, на книгу. Справедливо рассудив, что выглядит, как полный идиот, Расколкин решил собраться с мыслями и дать передышку, получившей ощутимый удар психике. С этой целью он решил для начала обустроиться. Но сей процесс не оправдал его надежд, ибо соседство столь милого создания, и к тому же, повторюсь, в полном одиночестве, несколько смешало его обычный порядок вживания. Во-первых, чемодан. Только теща могла найти такой громадный и явно дореволюционный экспонат, который принципиально отказывался помещаться под нижнюю полку, при всем старании Расколкина, без пяти минут инженера. Оставалась полка для багажа вверху. Но Антона и этот вариант несколько смущал. Вставать на уже расстеленную кровать незнакомки ботинками нельзя было однозначно, но вот снимать их тоже как-то не хотелось. Носки. Точной даты их надевания новоиспеченный пассажир не помнил, но догадывался, что искать ее надо где-то во глубине веков. Слава богу, он (бог) все-таки есть. И услышав немые молитвы, по привычке слегка сдобренные матом, сделал единственно возможное для плавно впадающего в депрессивно-истеричное состояние субъекта. "Ой, извините, Вам же нужно переодеться" - вдруг подпрыгнула попутчица и проскользнула мимо благодарно мычавшего Расколкина в коридор, оставив за собой пьянящий аромат женской парфюмерии, которая, как ни странно, у других женщин пахнет на порядок лучше, чем у жены. Будущий инженер поежился, от состояния непонятной неуверенности, и излишне аккуратно закрыл за прелестным существом дверь, не забыв, впрочем, о защелке. Перво-наперво, Антон снял носки и убрал их подальше, надев домашние тапки на босу ногу. Затем, кое-как разложившись, он немного порепетировав галантное приглашение обратно в купе, выглянул. В коридоре одинокая бабушка посмотрела на него, как на контрабандиста и подозрительно сощурилась. Расколкин счел за благо вернуться обратно. Девушка сидела на своем месте и читала книгу. "Бред. Или за спиной прошмыгнула" - подумалось ему. Он сел напротив, а незнакомка, точно спохватившись, быстро сказала: " Я - Лена, а Вас как зовут?" - и снова стала хлопать пушистыми ресницами, на этот раз в направлении Расколкина. "Антон". Лаконичность всегда была его коньком. Разговор встал. Но, вдруг, произошло невероятное - Расколкин первый задал, на его взгляд самый ненавязчивый, скромный и в то же время необходимый вопрос: "А что Вы читаете?" "Да так, перечитываю Дидро, от нечего делать" - ответила девушка с таким видом, будто Расколкин просто обязан был знать кто такой Дидро. И снова мило улыбнулась, явно ожидая ответа. "Интересно, наверное" - медленно сказал Расколкин, уже в процессе выдавливания слов понимая, что сморозил нечто крайне дебильное. От осознания этого он растерялся совсем и вот теперь сидел и считал столбы на фоне злорадно темнеющего неба. Но как бы там ни было, разговор снова разошелся поневоле. Сначала с необходимых бытовых фраз, а затем и просто из любопытства. Всегда интересно узнать что-либо о другом человеке и, даже, рассказать о себе, без каких-либо последствий, разойдясь вскоре, вероятнее всего, навсегда. Антон узнал, что Лена возвращается к себе домой в Новосибирск из Москвы, где только что окончила МХТИ. Не дожидаясь его глупых вопросов: "Как там, в Москве?", она сама рассказала новости и сплетни столичной жизни. Вопросы личного плана Антон задать не посмел, хотя мысли на эту тему непрерывно витали вокруг его, постепенно приходящего в норму, сознания. В свою очередь он поведал о том, что ездил на похороны своей родственницы, зачем-то умолчав, что она была скорей родней жены. А так как ни жена, ни теща ехать не смогли (или не захотели), но приличия соблюсти было надо, то послали его. Он же отказываться не стал, разумно полагая, что лучше пить водку на халяву (к тому же без надзора), чем глядеть на жену и тещу. Родственница жила в деревне. И, как водится, вся округа была с ней в тесных фамильных связях. Только приехав, Антон обнаружил дом упокоенной старушки без труда - по большой толпе вокруг и до боли (а точнее, до сладкого выделения слюны) знакомому запаху, еще издалека хорошо различимому с подветренной стороны. Зайдя, вернее протиснувшись, в дом, он подумал, что если все стоящие на улице войдут внутрь, то он почувствует себя, как в троллейбусе утром, по пути на работу. Этого же до ужаса не хотелось. Похороны он уже не застал и его взгляд лишь зачарованно побродил по накрытым столам. Пытаясь угадать на каком из них лежало тело, Антон внутренне холодел и ежился. Но не долго, поминки начались. Так как безвременно усопшая приходилась хозяину дома, Лехе, тещей, тот устроил такие поминки, что вся деревня гудела три дня, далеко переплюнув, на беду свою случившуюся в то же время свадьбу. И по количеству выпитого и по необузданному веселью. Три недели кряду особо котировались анекдоты на тему сложностей семейной жизни, над которыми Леха уже мог радостно ржать. Расколкин же, запомнив только день приезда, пробыл там по показаниям календаря пять дней; и уехал, облевав на прощание облезлый сельский автобус, любезно, но тряско доставивший его на станцию. На вокзале, стареньком, как и все в округе, цвет будущей технической элиты, методично опустошал местный ларек на тему чего-нибудь жидкого и мокрого, и приходил в себя; благо время до поезда было много. Все это и рассказал Антон прекрасной попутчице, стыдливо умолчав о некоторых деталях и, естественно, добавив немного (или много), на его взгляд, интересных подробностей. Так разговор и продолжался. Каждый, кто хоть раз находился в долгой дороге, в вечно спешащем и вечно опаздывающем поезде знает, что можно говорить долго и ни о чем. Что собеседник подчас единственное не утомляющее развлечение. Так было и на этот раз, несмотря на то, что Расколкин ощущал себя попавшим в тыл врага или ползущим по минному полю. Иногда, встретившись взглядом с Еленой, Антон ловил себя на мысли, что та говорит с ним насмешливо. В другой раз он вздрагивал и необъяснимый страх охватывал его. При этом, он неизменно сбивался с мысли и начинал заикаться, вследствие чего чувствовал себя чрезмерно смешным; от этой мысли совсем комплексовал и на какое-то время переходил на односложные ответы, а порой и просто мычание, которое, правда, сопровождалось все же поясняющими движениями головы - на предмет положительности или отрицательности. Подобные казусы он относил к естественному несоответствию редкой красоты попутчицы и своей простоты, а также, по чести сказать, неопытности. В такой увлекательной манере беседы, под меланхоличный перестук колес наступили сумерки. Собеседники не включали свет и на редких полустанках и переездах прожектора таинственно освещали их лица, рассеяно заглядывая в купе сквозь толстый слой пыли на стекле. Вспыхнув на краткий миг, мощный поток, казалось, просвечивал человека насквозь. И не было загадок и тайных помыслов, которых бы нельзя было увидеть в этот момент. Но затем лицо снова скрывалось под маской тени и становилось еще более загадочным и привлекательным. Во время ярких вспышек Антону казалось, что один глаз собеседницы впитывает свет, как губка, другой же напротив, светится веселыми искрами. Но не это волновало более всего будущего гения технической мысли в сей момент. Объектом его прозаических размышлений являлась форма, в которую необходимо было облечь приглашение сказочного создания в ресторан. Развивать мысль далее посещения передвижного храма чревоугодия Антон боялся и сосредоточился на достижимом. Но возможность отказа повисла над несчастным ножом гильотины. Так, в поисках наиболее удобоваримого приглашения Расколкин промучился около часа, пока Елена сама не предложила заказать чай у проводника. Антон хоть и стал необычайно рассеян под очаровательным взглядом, как инженер не мог не использовать этот, возможно, намек, логично предположив вслух: "Чай в ресторане пить удобно. А там, кстати, и покушать можно". "А?" - не своим голосом добавил он. Лена для порядка выдержала двухсекундную паузу, во время которой Антон успел: - в первый раз за семь лет вспомнить бога, - пять раз пожалеть о сделанном предложении, - и зачем-то послать в пешеходно-эротическое путешествие тещу. По истечении Антоновых мучений, Лена улыбнулась и согласилась: "Хорошо. Почему бы и нет?" Расколкин тут же вскочил, затем сел, затем снова вскочил. Спросил: "Сейчас?". "Ну да, конечно сейчас" - ответил сам себе. И они пошли в ресторан. При беглом взгляде на вагон-ресторан, на пороге которого появились попутчики, первым делом хотелось выкинуть из названия слово "ресторан", неизменно оставив "вагон". Не касаясь нечистых скатертей и дурно разложенных приборов, что впрочем, встречается во многих ресторанах, никоим образом нельзя было назвать этим словом этот зажатый стандартами салон с нелепой перегородкой посередине, сквозь который с завидным постоянством проходили люди в тапочках на босу ногу, в линялых трико с вытянутыми коленями, зачастую нетрезвые и сопровождаемые шумными детьми. Но, слово "ресторан" Расколкину нравилось. Кроме того, покушать все равно было больше негде. Елену прекрасную он априори ставил выше огурчиков и подтухшей курицы в промасленной бумаге. Сам же имел из еды один пряник возрастом в неделю, т.к. отъезд из деревни помнил смутно, да и вряд ли кто-то был в состоянии собрать ему на дорогу еды. На всякий случай заказав себе то, что можно есть без ножа, Антон для поднятия духа и с целью снятия непрерывно продолжающегося последние 8 часов стресса, попросил принести также водочки. На вопрос что будет пить дама Лена ответила, что ей все равно. Пьет она мало, да и алкоголь на нее почти не действует. "Как же" - хмыкнул про себя Расколкин. По части воздействия спиртосодержащих жидкостей на организм человека он считал себя большим знатоком. Как будто прочитав его мысли, Елена улыбнулась и, взглянув на него в упор, сказала, что, пожалуй, тоже выпьет немного водки. От ее взгляда Расколкину, вдруг, стало необъяснимо жутко. Тут только Антон заметил, что у Елены действительно разные глаза - один самый обычный, зрачок правого же был необычайно расширен, и почему-то возникало вязкое ощущение беспредельной пустоты за тонкой оболочкой роговицы. Но сейчас это открытие его никак не удивило, и он тут же случайно вспомнил, что где-то читал про такую медицинскую "аномалию". Однако, инстинктивно старался не смотреть лишний раз ей в глаза. Когда подали первые блюда, Антон вдруг ощутил, что наверно, это и есть любовь с первого взгляда. И, вообще, любовь. Никогда, ни с кем он такого не ощущал, в том числе с при знакомстве с будущей женой. Хотя пока не выпил ни капли, боясь уронить себя в ее глазах, он уже был готов на любые поступки. Он мог встать на колени перед ней, разгромить ресторан, выпрыгнуть на ходу и сделать другие глупые несуразности, которые пришли тотчас в его, затуманенный прекрасной девушкой мозг. Только бы оставаться с ней. Только бы ловить и чувствовать на себе притягательный взгляд. Только бы держать в руках руку своей богини. Красота - это сила. Страшная. И тут Антон почувствовал, что именно это - прикоснуться к ее руке, взять ее в свои ладони он не может. Он чувствовал, что ему, Антону Расколкину, будущему инженеру, гению технической мысли, нужно для этого выпить водки. А это было сделать гораздо быстрей и проще, чем прыгнуть на ходу с поезда. И Антон не стал откладывать. Тем временем, беседа далее протекала в том же русле вспоминательно-увлекательных историй из жизни собеседников. Хотя любой посторонний наблюдатель заметил бы, что лиричные отступления и размышления на личные темы порядком участились. Алкоголь, тем временем, начал делать свое дело. Антон уже не стеснялся своих поступков и вел себя просто и естественно, конечно же, настолько, насколько это возможно в такой ситуации. Он не сводил взгляда с Елены, не замечал, как сам ест или пьет, не видел снующих туда-сюда людей и ловил каждое движение на ее лице, каждый ветерок ее настроения. Елена была мила, разговорчива и, казалось, тоже тянется к молодому человеку. Когда кончились первые пол-литра водки, русская душа Антона Расколкина развернулась. "Шампанского!" - крикнул он, крайне своевременно на его взгляд. А заметив на лице Елены нежную улыбку, не менее громко повторил: "Шампанского!" И взял ее руку в свою. Его богиня была благосклонна к несчастному и руки не отдернула Расколкин, коснувшись тела Лены, вполне естественно вспыхнул давно скрываемым и далеко не платоническим огнем. Он захотел ей обладать не только, как богиней, но и как женщиной. Что, впрочем, как правило, не ведет к гармонии. Но в настоящий же момент Расколкину так не казалось. И неизменным средством достижения цели он выбрал конечно же водку. Подозвав маленького лысоватого официанта, наклонившись к нему, прокричал в самое ухо: "Штоф, пожалуйста!" Антон, когда-то узнал, что штоф - мера водки, равная 1/10 ведра. И так ему тогда понравилась возможность измерять водку ведрами, что он не упускал возможности щегольнуть словцом. Когда, не без помощи лысоватого официанта, штоф был водружен на стол, Расколкин начал "непринужденно" подстрекать Лену к питию оной. На что та, будто разгадав все его мысли, налила полный стакан и, насмешливо на него взглянув, выпила. Далее каждый раз она наливала себе столько же, сколько Антон, к его великому изумлению, зависти и где-то даже жалости. Нет смысла рассказывать, о чем велись беседы и как они протекали в вагоне-ресторане скорого поезда. Известно только, что ближе к ночи Антон твердо решил бросить жену, работу, учебу, а главное тещу и уехать вместе с Еленой. Оставалась одна малость - ее согласие на это. Хотя к сему моменту Антон ни капли не сомневался в положительном ответе. Ужин закончился. И Расколкин, поцеловав официанта в лысину, воткнув вилку в скатерть и попытавшись уйти в другую сторону, покинул таки вагон-ресторан. Елена пошла вперед, и Антон был за это ей благодарен. Войдя в купе, она развернулась и пристально посмотрела на с трудом закрывающего за собой дверь Расколкина. Тень улыбки прошла по прекрасному лицу Елены. Едва оторвавшись от двери Антон тут же, сам не поняв как брякнулся перед ней на колени и начал говорить, говорить. О том, что она его первая и единственная любовь, о том, что он жить без нее не сможет, что он бросит все и поедет за ней на край света, что будет ее на руках носить, только бы позволила. Антон не врал. Елена, не опуская глаз, гладила его волосы. Когда Антон выдохся, она сказала: "И ты мне мил Антон. Но счастья долгого нам с тобой не будет. Я не просто женщина. Я" - он помолчала - "Я, так скажем, ведьма. Мое имя - Ореада. И могу я тебе подарить счастья лишь миг, миг безумства - эту ночь, ночь любви. Я слышу твои мысли и знаю о чем ты сильно и чисто жаждешь. Но подарить могу лишь это." Антон несколько смутившись ее словами и каким то непонятным ощущением предопределенности, все же пребывал в полной уверенности, что после ночи легко убедит ее в продолжение отношений. Он с шумом встал и потянулся к губам ее. Елена же отступив на шаг, раскрыла свои дьявольски прекрасные губы в улыбке. Легким, почти незаметным движением она скинула с себя блузку, и перед окаменевшим Антоном предстала достойная античной богини, нереальной красоты грудь. Точеная форма ее с приковывающими взгляд острыми сосками была настолько сверхъестественна, что бедняга инженер даже и не подумал до нее дотронуться. А когда он все же потянулся к Елене, она, подняв бровь над левым глазом, лукаво взглянула на него. Он мгновенно понял ее - раздеться. От нахлынувшей радости Антон слегка растерялся, но затем стал поспешно раздеваться, начав, почему-то, с брюк. Так он и проснулся, громко шепча "Ореада!" и расстегивая ширинку дрожащими пальцами. Проснувшись же обнаружил, что лежит одетый, в костюме и тапочках на заправленной кровати. И что ширинка уже успешно расстегнута и он просто дергает себя за брюки. Резко согнувшись пополам он обнаружил, кроме того: первое - бабулю, сидящую напротив с круглыми глазами и застрявшим во рту помидором, тоже вполне круглым; причем один глаз ее смотрел непосредственно на Расколкина, а правый в район свежерасстегнутой ширинки; второе - солидного дяденьку на верхней полке, скосившего на него взгляд из под массивной оправы, в котором безвариантно читалось "Эх, молодежь!"; и наконец третье - полное отсутствие Елены! "Неужели это был бред, сон?" - пронеслось в голове и, выскочив в коридор, он попытался помучить память. Это ему не удалось. Та отозвалась болью и отказом как-либо подчиняться. Мимо, не взглянув на него, прошла Елена. Она вошла в купе, на лице ее не было и следа вчерашних отношений. "Было или нет?!" - вновь мучительно засвербило в мозгу - "Если же было - то что?". Этими и другими, подобной сложности вопросами мучился узник похмельной памяти еще часа четыре, стоя в коридоре и не смея зайти. Когда же приближение родной станции все же вынудило его пойти за вещами, его богиня сидела у окна и меланхолично рассматривала пейзаж начинающегося городка. Антон торопливо собрал свой багаж под опасливыми взглядами бабульки. Уже выйдя за дверь, в проходе он не смог не оглянуться на Елену. Она смотрела на него в упор, правый глаз поглощал Антона, левый же насмешливо блестел. Антона задели сумкой и он невольно оторвался от этого взгляда. По пути с вокзала домой Расколкин нахамил кондуктору. Дома весь вечер промолчав, он перед сном, в ответ на щебетанье жены назвал ее дурой, отвернулся к стене и уснул. Ночью, во сне Антон плакал. Но жена спала крепко; и ничего не слышала.
|
| Вернуться... |
| Галицкий Даниил |
| "Mik..." |
| Любое коммерческое использование материалов без согласования с автором преследуется по закону об авторском праве Российской Федерации. |