Год свалки

Сегодня 29 декабря.

Юрий шёл с опущенной головой навстречу солнцу. Казалось бы, все люди встречают солнце с высоко поднятой головой, этим самым отдавая ему своё приветствие, а Юрий – нет. Он любил солнце, но равно как и тьму. Без одного, равно как и без другого, представить своего бытия он не мог. Просто, это была дурная привычка – ходить с опущенной головой.

Юрий шёл вдоль гаражей.         

«153-й, 152-й, 151-й, 150-й, 148…» – он приостановился на полуслове. «Где 149-й?» – подумал он, смотря на 148-й гараж, который, впрочем, стоял сразу после 150-го. Правда, между 148 и 150 гаражами была небольшая щель.

«Тысячу раз здесь ходил, – думал Юрий, – а никогда не обращал внимания, что 149-го гаража, на самом деле, и нет!»

Кто-то слегка тронул его за правую руку, и он пошёл дальше.

Он шёл не спеша, словно замерял каждый свой шаг.

«И снова будет новый год

И снова будет всё, как прежде…

Нет, “как прежде” – не пойдёт. Лучше – “как надо”. Так более осмысленно!

“И снова будет всё, как надо”…

И снова в жизненный поход

Со мной пойдёт моя отрада». – немного подумав, добавил он.

Он не придумывал стихов! Строки сами являлись к нему, как к господину и приклонялись перед ним, лишь стоило ему произнести ключевую фразу, с которой, по обычаю, и начиналось стихотворение. (Иногда, даже заканчивалось).

Убирая с лица свои волосы (которые едва ли не достигали пояса), развеянные морозным зимним ветром, Юрий зашёл в подъезд.

При виде хвойных веток ему стало не по себе.

«Кого-то похоронили?» – подумал он.

Парадокс, но даже перед Новым годом ветки ёлки напоминали ему о тех ветках, которые бросают дорожкой от подъезда после покойника…

«Это Новый год!» – наконец то он дошёл до этой мысли.

«Ужасно, когда видишь, как люди к нему готовятся. О! Эти ужасные, наивные улыбки, стеклянные игрушки… Запах праздника меня просто убивает, морально гнетёт…»

Это не совсем нормально, однако творческим личностям свойственно.

Юрий отпёр дверь и ступил за порог.

В коридоре был завал. И он, еле переступая через разбросанные пакеты, бутылки и вещи, добрался до прохода, который разделят коридор и комнатку. Эта каморка всего лишь была похожа на квартиру. Но кроме одной небольшой комнаты и коридора, там ничего не было, поскольку это был, на самом деле, подвал. Подвал, который обустроили под квартиру. Но не по внутреннему обустройству, то есть вещам всяким, а по атмосфере. Как кухня – садись и давай рок часов на шесть. На самом деле это была репетиционная база.

Опять этот хламёжник! – Сергей вошёл и пнул ногой какие-то доски, на которых остались куски разорванного ни то плаката, ни то картины.

Приглядевшись поближе, он с удивлением воскликнул:

– Это же Пётр писал! Кто сделал это с его художествами?!»

Сергей завернул за угол и увидел там нечто.

Квартира, в которой происходило сиё действо, принадлежала по праву прописки Петру Игоревичу Чернило. Пётр был человеком, так сказать, творческого склада ума и увлекался писаниной. Стоит заметить, что он писал не стихи и не прозу (хотя и это неоднократно пытался сделать, ну, кто не балуется?), а он писал не иначе как картины. Прекрасные пейзажи и абстракции. Однако, любое упоминание натюрморта, в традиционном виде и понимании, выводило его из себя.

В детстве Пётр казался обычным мальчишкой. Занимался спортом. А когда его школьный класс ехал в очередной музей, он, которого принуждали ехать, просто зевал, кидая усталый взгляд на «уникальные произведения искусства».

Но однажды (было ему тогда уже 18 лет), в очередной поездке в «Третьяковку», он увидел картину, которая потрясла его до глубины сознания.

Это было «Явление Христа народу». После этого потрясения он не ел и почти не спал дня три. А через три дня пошёл, купил краски, холст и засел снова в своей комнате.

– Боже мой! – сказала однажды его младшая сестра, когда увидела одно из произведений Петра.

Надо заметить, что сестру, когда на Петра «накатило» он сажал рядом с собой и заставлял слушать неимоверно длинную и безынтересную для неё историю творческой жизни Пикассо.

Ещё через пару лет на посиделках у своего знакомого Николая, он познакомился с Сергеем – музыкантом, который, впрочем, иногда рисовал странные картинки. «Это всего лишь мысли моей души…» – пояснял Сергей друзьям, смотревшим на эти картины со значительной долей непонимания.

Не долго думая, Сергей и Пётр решают образовать что-то вроде «творческого хлама».

В личной квартире Петра, в которой он жил один, стали собираться уникальные, в своём роде, люди – «свальщики» – как они себя называли. А называли себя так, потому что побывавший однажды на этой квартире «интеллигент», охарактеризовал её одним словом – «свалка».

Сегодня Сергей зашёл на «свалку» просто выпить по бутыли пива.

Так вот, вошедши в квартиру, он свернул за угол в зал, где и проходили основные собрания «свальщиков». Он увидел странную картину: Пётр, поникший головой, сидел с изнеможенным лицом в позе «лотоса» прямо под висевшим на стене плакатом Че Гевары.

– Не понял! – посмотрел Сергей на Петра не без удивления.

– Вот и я не понимаю, – отозвался возмущённым голосом Пётр, – что со мной сего дня.

– Ты успокойся!

– Ничего не получается! Она  не пишется!

– Ну, что ж теперь, значит не время. Но это не значит, что ты должен всё истреблять, – Сергей поднял валявшуюся на полу картину Петра, которая, в целом, не была повреждена, за исключением мелкого мусора, который к ней прилип.

– Ого! – произнёс он, всматриваясь в нарисованное. – Слушай, Пётр, – он посмотрел на выжидающее лицо Петра, – какой смачный оркестр, пространство, переполненный зал! Просто потрясающе…, – после минуты молчания продолжил, – никогда ничего подобного не видел, сколько ни смотрел… да даже на тот же самый «Чёрный квадрат».

– Но я ничего не вижу в этом круге!

– А тебе и не надо, значит. Давай лучше выпьем. – И Сергей с блаженным торжествующим лицом протянул бутылку пива Петру, слегка успокоившемуся после слов Сергея.

– Слушай, – начал музыкант после первого глотка, – мне тут странное письмо пришло. Не знаю от кого оно. Значит, на одной стороне портрет Ленина. Ну, типа такого – символический, – он кивнул головой на висевший прямо за спиной Петра плакат Че. Пётр, не задумываясь, обернулся, хотя и так знал, какой плакат весит за его спиной.

– На другой же стороне, – продолжал Сергей, - мой собственный! И написано «во многой мудрости много печали».

Видя безразличное лицо Петра, он сказал сам себе:

– Ни «здравствуйте», ни «до свидания»… Инкогнито, типа… Хм! Шутники.

– Да…! – отозвался Пётр в глубоком раздумье. По взгляду было видно, что он погружён в какие-то свои нелёгкие проблемы.

Ну, известно всем, художники – люди немного странные. Другими словами, неформалы, нестандарты и сотни слов иных с приставкой «не» и последующем значением обычного мышления и мировидения человека – Чела – как любил говорить Сергей (этим самым он подчёркивал, что всё же одним из главных ЧЕлов  был Эрнесто Че).

Когда пиво было испито, друзья, пожав руки, распрощались…

– До вечера. – Настаивал Пётр.

Но Сергей непременно обещал не придти вечером, ссылаясь на свою великую и «бесконечную» – как не редко замечал Петр – работу.

Дело в том, что этим вечером «свальщики» собирались на «свалке».

– Слушай, Андрей ни разу не упускал возможности упомянуть нам о своём новейшем произведении. А ты… Не придешь..! Он будет в трансе: великого Сергия нет! Он неимоверно хотел, чтобы именно ты услышал этот рассказ.

– Ну, хорошо, как же можно пообещать, что не «завалю» (на «свалку»), там уж как распорядится всемогущий рок. – Сказал Сергей с пребольшим удовольствием, как и обычно, произнеся эту фразу, словно она решала его исход, и захлопнул дверь со стороны лестничной клетки.

Когда Сергей вошёл в подвал, он почувствовал резкий контраст между ослепительным весенним солнцем и полутёмной каморкой. На миг он словно ослеп и с трудом ступил шаг. Немного прозрев, он увидел там Юрия. Сегодня  они собирались здесь помузицировать со своей группой под рабочим названием «Зелёный снег» или, как чаще они себя величали, – «Грин сноу»  (Green snow).

Молодые музыканты так часто склонны называть свои группировки, музыкальные, конечно же, по-английски.

Юрий сидел и играл какое-то соло на электрике…

Однажды он решил, что оно ему с трудом даётся. И с тех пор не мог нормально, бесперебойно сыграть эту последовательность нот. В песне это сильно выделялось, поскольку соло – это не какой-нибудь там аккомпанемент, который не столь заметен за остальной музыкой (там-то можно и сфальшивить, особенно при наличии большого оркестра). А соло – это соло – и не меньше.

Есть даже такая традиция: когда вокалист допоёт свои пару куплетов, к ним должна обязательно (ну, или как правило) втиснуться мелодия, прежде, чем он снова начнёт теребить свои голосовые связки. И как раз перед этим соло вокалист как бы невзначай, но тем не менее лаконично произносит: «Соло!»

Юрий не заметил появления Сергея и продолжал музицировать. А, когда тот подошёл слишком близко, Юрий слегка вздрогнул и вытаращился на него. Сергей нашёл это довольно забавным и с издевательской, но добродушной улыбкой протянул руку другу.

– Ты же раньше без всякого играл эту мелодику?! – начал Сергей.

– Да, раньше почти без всякого. Понимаешь ли в чём философия: когда я начал задумываться над тем, как это я так легко и просто играю, у меня перестало получаться. Так что надо или думать, или играть.

– Не, ну лучше играть. – Сергей взял в руки свою «акустику» и начал бренчать ту песню, которую только что играл Юрий.

В какой-то момент Сергей с азартом произнёс:

– А теперь соло…

И Юрий вступил в игру, по пути пару раз сбившись, но это, в принципе, не имело значения, так как общая тема была ясна.

– Главное, понятна сама мысль. – С философским видом произнёс Сергей по окончании песни. В группе обычно Юрий был охотником пофилософствовать. Он же и подходил к музыке философски – со стороны. Когда песня, обтянутая аранжировкой, в первый раз от А до Я бывала чётко сыграна, он значительно говорил: «Пойдёт» или «Требует переработки!». К нему прислушивались все участники «Зелёного Снега», поскольку считали его краткие оценки пророческими для их произведений.

– А где, собственно говоря, остальные. – Сказал Сергей после мусоления ещё некоторых моментов композиции.

– На сегодня – нет графика. Они не придут, должно быть. – Пояснил Юрий.

Репетиция пролетела незаметно, так, что Сергей едва вспомнил, что вечером обещал «завалить» на «свалку».

– Всё! Пойдём на «свалку», - сказал Сергей, потирая усталые руки, которые, собственно говоря, устали оттого, что он играл беспрерывно часа три.

На этот раз в квартире было прибрано. Даже веяло таким невинным и чистым запахом свежести. На улице стояла 30-градусная жара и окна были открыты настежь.

Это было в порядке вещей не только в летнюю жару, но и зимой. Даже в мороз Пётр открывал окна, потому что «умирал от жары», поэтому в квартире поддерживал температуру не более 15˚С. При этом ходил в джинсах, футболке и ветровке, более смахивающей на куртку по своим тепловым способностям, нежели на ветровку. На голове у него сидело всегда что-то вроде тюбетейки. Он считал, что головной убор – неотъемлемый атрибут художника, чуть ли не равносильный кисти.

Когда друзья вошли, публика уже собралась в зале и о чём-то захватывающе беседовала. Увидев в руках одного из присутствующих давеча написанную картину Петра, Сергей понял, что обсуждают именно это. Однако, этого не понял Юрий, но не приложил ни малейшего усилия, иначе сказать, ни проявил ни капли любопытства, чтобы узнать.

В комнате сидели:

1) Александр, Андрей – расположились на старом диване. Собственно говоря у Александра в руках и была картина Петра. Он был музыкантом, играющим на клавишах и на басу, и подрабатывал в разных группировках, в том числе и в «Грин сноу».

Андрей, о котором уже упоминалось, который должен был сегодня всех потрясти своим произведением, был писателем. В основном писал прозу, а точнее краткие, но лаконичные произведения, которые нельзя назвать ни рассказом, ни мини-повестью. Это был собственный жанр, так и называемый – произведение.

2) Александр (второй; по прозвищу Чи, данному ему в следствии разделения идей Че) сидел отдельно на стуле, который стоял рядом с диваном, спинкой своей упираясь в балконную дверь. То и дело Алекс Чи невольно вздрагивал, когда сквозняк, обыденный на «свалке», залетал к нему под футболку. Чи был самым молодым из «свальщиков»; ему было 20 лет. Он учился на втором курсе Литинститута и писал стихи в стиле, очень похожим на стихосложения В.В.Маяковского.

3) Напротив дивана в креслах (одно из которых заключалось в мебели с диваном, а другое было само по себе) сидели два художника – Жанна и Николай. Они состояли в браке вот уже два года.

Помимо написания картин Жанна любила помузицировать на флейте. Это наводило на мужа её вдохновение. Он часто говорил: «Жена моя – муза». Она была похожа на древнегреческую богиню, ассоциирующуюся у Николая почему-то именно с Терпсихорой, богиней танца, хотя Жанна не танцевала.

Николай был самым старшим из свальщиков, ему было 30 лет. Он часто делился своим опытом с Петром, последний же был преисполнен к Николаю положительных чувств и относился к нему подобно тому, как относились апостолы к своему учителю.

4) В другом углу комнаты, прямо на полу сидел сам Пётр в позе, в которой так любил сидеть сам Будда.

Вошедши, музыканты пожали всем сидящим руки и расположились прямо на полу, рядом с Петром. Стоявшая в углу у шкафа гитара, как раз там, где расположился Сергей, его соблазняла. Ему так и жаждалось взять и повертуозничать. Видимо, жар после репетиции ещё не прошёл. Чего не скажешь о Юрии, которого, при воспоминании о своём несчастном соло, тошнило. После рецензии Николая, утреннее беспокойство оставило Петра, исчезнув бесследно.

Единственный, кто не сказал почти ни слова, был Андрей. Было понятно, он готовился принять на себя такой же шквал положительной и не очень, критики. У него было отсутствующее лицо. Когда картина попала в его руки, он про себя отметил, что она имеет право называться шедевром, но в слух сказал только: «нравится…».

– Андрей, позволь тебя послушать. – Начал было Алекс Чи, когда голоса на свалке, так жарко обсуждавшие произведения Петра, поутихли.

– Ах, да! – отозвался Андрей, достал из заднего кармана джинс листы и, не дожидаясь полной тишины и внимания, начал читать. Некоторые предложения он говорил, отрывая глаза от листа и смотря прямо перед собой на стенку, между двумя креслами, где висела репродукция А.А.Иванова «Явление Мессии».

Он прочёл следующее.

«Вдох…новение.

Ветер. Обожаю ветер в лицо. От мощного потока свободы я задыхаюсь. Я люблю это ощущение мысленной невесомости, принадлежности только себе, независимости от всего окружающего. Люблю. Но этих ощущений всегда не хватает. Это как наркотики: чем больше происходит, тем ты ещё больше хочешь. И так с каждым разом. Это зависимость и я не хочу от неё избавляться. Да, я так хочу и так будет, пока я этого хочу. Об этом никто не знает и не узнает, если только не прочтёт это. Зачем кому-то это знать, это моё, моя тайна и я вместе с ней и живу, а может и ради неё. Я знаю, что кроме этого мне больше ничего не надо. Я знаю, что так мне хорошо и лучшего мне не надо. Я – один. Я и моя тайна – это одно целое. В этот момент я ни о чём не могу думать, да мне и не надо. Адреналин кипит в крови, бешеный взгляд в пустоту или закрытые веки в темноту, ненормально бьющееся сердце, влажные руки, холод сквозь тело – это всё разом в считанные минуты, и только ради этого стоит жить. Именно в такие моменты я ощущаю всю безраздельную полноту жизни, вижу весь её смысл. Он меня устраивает и многое я понимаю после. И в том числе то, что этого не надо делать. Я открываю окно и делаю привычное движение, встаю на подоконник. Ветер! Я люблю тебя, ветер! Ночь и тишина, безумная тишина. Только ветер в лицо и… бесконечность. Ощущение полёта захватывает, но только в первую минуту. Главное, в нужную секунду не потерять мысль, а то ведь можно потерять её навсегда. Главное, привыкнуть, а потом уже можно открывать глаза, опустить руки и можно даже думать. Эта способность возвращается минуту спустя. И ты начинаешь думать о вечных вопросах, которые в последнее время не дают тебе покоя. Кто ты, зачем, для чего всё это? Неизмеримая жизненная энергия переполняет тебя потоком с небес. Тебя «подзаряжают» и ты находишь ответы на все вопросы. Ты дышишь огромным потоком воздуха, глаза твои светятся, лицо озаряет улыбка и ты живёшь. Только в этот момент ты понимаешь, что поистине живёшь, только в этот момент. Всё остальное, до этого и после, – мелочи жизни.. Это именно то, чего хочется ждать и без чего ты не представляешь завтрашних дней. Завидую наркоманам. У них каждый день – день последний. Они его ценят и пытаются прожить на полную катушку. Конечно, жаль, что их конец неизбежен и они это прекрасно понимают. Но тем не менее они живут и ни о чём не жалеют. Они ведь уверены, однозначно уверены в том, что конец придет в ближайшие пол года. А пока есть возможность – они живут. Главное, не упустить свой шанс, предоставляемую возможность. В принципе, я тоже знаю когда мой конец, вернее, я сам решаю когда ему быть. Один неправильный вдох или далеко уходящая мысль и… От этого сознания внутри меня кипит страсть и я хочу жить! Но это может произойти случайно, но я не боюсь этого, я готов. Мне плохо и я открываю окно. Я привык, это одно спасение. Это единственный способ, который отгоняет от меня мысли о прекращении своего существования. Я становлюсь на подоконник для того, чтобы найти ответы на вопросы, чтобы переубедить себя и попытаться убедить себя в том, что лучше скупая жизнь с такой отрадой, чем отрада без конца, от меня не зависящая. Почти что каждый раз я хочу прыгнуть, но каждый раз меня что-то или кто-то заставляет передумать и я улыбаюсь, спускаюсь, радуюсь тому, что я есть и что я пока жив, пусть один – но жив и буду жить…(хотя это не однозначно) буду жить до следующего полёта. Нет, это не полёт, это открывающаяся внутри меня бесконечность».

Едва ли Андрей закончил читать, как Алекс Чи протянул:

– Ну…

Словно он весь рассказ выжидал момента его окончания, чтобы первым начать рецензию со слова «ну».

– Сильно… сильно…! – продолжил он.

– Умница. – С шутливым сарказмом произнёс Пётр.

– Это случается на яву или это просто плоды твоего воображения? – настороженно спросила Жанна. В её голосе слышалась вся женская сущность – нежность, доброта, забота.

– Да…нет… – мысли Андрея собрались в кучу, которую он разгрёб: – это было… всего один раз, и то… во сне. Ну, нет, не во сне… В общем, я выкурил глоток марихуаны и черти меня понесли на окно.

– Да! – сказал Николай значительно. – Это не тогда ли случайно, когда ты мне звонил и говорил, что «летал вместе с птицами туда, где с заходом рыжего солнца всё уплывает в глухую и безнадёжную бездну…»

Андрей улыбнулся. Николай понял, что это как раз и есть то, что описано в рассказе.

– Я тогда записал твои слова, – продолжал Николай, – а сейчас слышу их в твоём произведении.

Пётр снял с головы тюбетейку и начал крутить её на пальце. Беседа становилась всё более загадочной, поскольку никто, кроме Николая, Андрея и Сергея, который вместе с писателем был на квартире, когда тот курил марихуану, ничего не знали. Поскольку Сергей частенько вкушал табак, на него марихуана тогда не произвела сильного действия. Андрей же не курил ничего вообще. А тогда был просто в трансе, купил траву и попросил друга разделить с ним трапезу.

– Зря я тебя тогда одного оставил. – Усмехнулся Сергей.

– Да нет. – Сказал успокаивающе Андрей, мол: если бы не оставил – произведения не получилось бы.

Взглянув внезапно на горизонтальные складки на лбу Петра, Андрей понял, что он ни о чём не осведомлен и поэтому лицо его выражало значительную степень удивления и любопытства.

– Да, было такое! – сказал Андрей, обращаясь к Петру – мне было плохо (морально), я купил траву и раскурил.

– Какую траву?

– Марихуану. Меня унесло, я летал. Вообще, самые непередаваемые эмоции.

– Ты не курил до этого? – вдруг произнёс молчавший всё это время Александр. Он вообще был немногословен, а на «свалку» попал не так давно.

– Вообще, даже ни табака!

– Я имею в виду траву…

– Это – тем более.

– Вот так, – произнёс в раздумье Юрий, – не курил… А потом взял и сразу горсть марихуаны оприходовал. И летал ведь, курилка.

Весь оставшийся вечер свальщики обсуждали какой кайф можно получить всего лишь от малой дозы марихуаны. Каждый вспоминал истории, которые были совершены после выкуривания травы. О рассказе Андрея все немного позабыли. Но к двенадцати часам ночи друг зазвонили настенные часы и все в раз замолчали. Этот звон был очень похож на звон колокола. Кто-то тяжело вздохнут.

– А произведение надо печатать. – Сказал Пётр внезапно, поскольку о нём (рассказе) все уже забыли.

– Устроим. – Сказал Юрий, который в друзьях имел редактора. Юрий печатал как-то раз сборник своих стихов под его редакцией.

– Слушайте, музыканты, - обратился Алекс Чи к Сергею и Юрию, – может что-нибудь сыграете?!

Сергей взял гитару, стоявшую прямо рядом и, сыграв первый аккорд, понял, что гитара слегка расстроена. Он занялся подстройкой. Этот процесс раздражал всех остальных, когда они хотят послушать гармонию из аккордов, а слышат лишь выкрики отдельных нот, извлекаемых из струн. Причём, как правило, это одни и те же ноты: ми, си, соль, ре ля, и снова ми. Музыканты же относились к такому процессу совершенно обычно, поскольку это, бывало, производилось не редко.

Когда Сергей запел, все разговаривавшие до этого, умолкли и стали думать каждый о своём, вслушиваясь в красивую мелодию.

Это была медленная песня о жизни на небе и смерти на земле (но не наоборот), которую Сергей сочинил однажды часа в три ночи. Ему тогда не спалось, так как он был одолён депрессией, подругой дней суровых (сейчас уже не помнит сам от чего).

Когда песня закончилась, все ещё с минуту молчали, не могли сразу вернуться из мира своих мыслей в реальный мир – на «свалку».

– Давай что-нибудь повеселей. – Сказал Пётр.

– И играл Сергей так вплоть до трёх часов ночи. Настолько потрясающе он играл, что все не заметили как пролетело три часа. Только Жанна и Николай ушли час назад.

Обычно «свальщики» собирались вечером и до часа ночи читали, слушали, обсуждали…

Сейчас в очередной раз прозвонили настенные часы и все поняли, что пора «сваливать».

При выходе из «свалки» Сергей, Юрий вместе с Петром, который там тоже не остался, пошли в одну сторону, а Алекс Чи, Андрей и Александр – разбрелись кто куда.

Три товарища побрели по ночному городу к мосту, который на время сводился в 3 часа ночи. Это стало уже традицией.

Раз в неделю, обычно, «свальщики» собирались на свалке. Потом все, кроме троих, расходились «по сторонам». А эти трое шли к единственному в городе сводящемуся ночью мосту, перебирались на другой берег (там продавали исключительное пиво; его ещё называли между собой «васильевское», поскольку продавалось оно лишь в одном месте Васильевского острова.).

Они шли, разговаривали о жизни. И всё время приходили к одному и тому же выводу:

«Жизнь, если посмотреть на неё объективно, состоит из повторяющихся моментов. Только у каждых людей эти моменты разные.

Вот, мы собираемся на свалке. А потом…, потом идём за «васильевским», и так каждую неделю.

Человек, в сущности, и несчастен оттого, что он всегда хочет и требует от жизни многого. И люди всю жизнь гонятся за химерой, смотря в пустоту, и чего-то ждут.

А, с достижением новой мечты, становятся ещё более несчастными. Поэтому все мы не умеем довольствоваться малым в этой одинокой и однообразной жизни».

Они шли и пинали разноцветные листья осени, такой же творческой натуры, как и они.

2002…