Фаерман

Волчонку с хрупким носиком посвящается…

I

Из-под земли…

На поверхность, где много места, и ветер с силой врезается в мокрую спину Большой горы. Знал бы ты, Волчонок, какие ураганы бушуют на той стороне от Мертвой чащи. Кто бы тебе рассказал об этом. Так легко покорить расстояние, перебороть себя и избавиться от всякой тяжести, да только ни так все просто в жизни у каждого Волчонка.

Маленький принц – ласковое философское существо – всплывает в ассоциативном ряду, он здесь конечно к месту. Да только ты, Волчонок, сам по себе стихия, не требующая сравнений, которой ни в коем случае нельзя петь песни. Волчата – особая порода; и любые откровения в их адрес также опасны для автора, как и если приручить их и сделать домашними. Сколько Волчонка ни корми, все равно в лес смотрит. Такова уж их природа.

Волчонок, чуть подросший, уже силен по сравнению с другими существами, и даже ластиться клыками. Он грациозен – одно загляденье, но иначе и быть не может, потому что без этого он – не он. Вся его жизнь – быть одному в большой стае, и делать все лучше всех, и думать только о себе и как быть лучшим.

***

Если на утро пойдет дождик, а он на самом деле обязательно пойдет, то его лоснящаяся здоровая шерстка, серая, а на прямых лучах солнца и вовсе синевеющая (на грудке родовой пушистый белый ромбик – его совсем уж отличительная черта внешности), намокнет, а потом подсушится и будет смешно торчать в разные стороны и цеплять придорожный репейник. В нем от взрослого волка уже больше, чем от беспомощных скулящих сосущих комочков, да только не стать Волчонку волком никогда.

Волчонок – это особая порода.

Волчонку – никогда не стать волком.

В этом его заклятие и магическая сила, привлекательность и обаяние.  Уникальность, еще самому не понятная.

Говорит волчонок либо с восторгом, либо отстранено, либо с дрожью. А вообще его невозможно обидеть. В место обиды – порыв ледяного ветра. Холод. Заморозит кого угодно. Но при этом остается самым теплым пушистым существом. Бежит, спотыкается о коряжку, валится в траву, покрытую росой и снова мокрый весь. Фыркает, чихает, пытается отряхнуться, но лапки разъезжаются в разные стороны на влажной земле. Смотрит недоверчиво и чуть тоскливо; и невозможно тут устоять безучастному, так сильно хочется обнять его, прижать как можно крепче и поцеловать в мордочку. Показать ему, Волчонку, как он дорог. Протянешь ему открытые ладони, он обернется на них, носом поведет и скачет, повеселев, плюхается в них, утыкается носом. Нос такой влажный… Тискаешь его, и все хочется больше, зарываются пальцы в густую шерсть – уже не остановиться. А он дышит влажным дыханием прямо в ухо, ни о чем не заботится. Хорошо!

***

Волчат не воспитывают и не дрессируют; под них можно только подстроиться и аккуратно вести за собой, постоянно оглядываясь и привлекая внимание обычными чудесами. Хотя чудеса эти по большому счету Волчонку незачем. Каждую секунду он может развернуться и в лес, только спинка серая (в лучах синевеющая) видна из высокой травы и размашистая ритмичная поступь. Но, пересилив волнение у кончиков пальцев, окрикнешь его тихо твердо и четко – он уже рядом, покусывает за руку белыми не сформировавшимися клыками, от чего озноб эйфории по всему телу. И, главное, не думать, какой будет его следующий шаг.

II

Так проходят его дни и тянут за собой кое-кого, кому Волчата не дают покоя. Но рано или поздно Волчонок отправляется в первый свой дальний путь. Можно за ним таком отправиться вслед. И необходимо вести себя скрытно – Волчата не выносят жалости и дарственной помощи -, хотя нюх его тоже никогда не подводит. Он обязательно учует слежку, но вида не подаст – ему ведь страшно на самом деле и одиноко одному в этом пути.

Он бежит в сторону Мертвой чащи. Не хочется совсем туда бежать, а инстинкт зовет. Каждый Волчонок бегал туда однажды. С самого рождения они знают, что за Большой горой берет свое начала нескончаемая Мертвая чаща. Иногда в лунную ночь они беспокойно спят, и во сне скулят и нервно перебирают лапками, словно бегут туда и видят ее, как на иву. С первыми лучами солнца, просачивающимися в одинокую темную норку, все ночные видения исчезают, как будто бы начисто выжигаются теплым светом, и в красивой правильной мордочке Волчонка пусто…

Но, рано или поздно, инстинкт берет свое.  Без того, чтобы очутиться за Большой горой в самом центре переплетения Мертвой чащи не будет ему жизни, как и без борьбы за свое превосходство. Ничего по-настоящему не беспокоит так Волчонка, как неизвестность и ужас Мертвой чащи, ни как добывать себе пропитание, ни правила существования в стае, ни будущее, ни настоящее, ни выбор совместимого  с ним существа, который подарит радость. Даже прошлое существует только благодаря смутным воспоминаниям о встречах с Мертвой чащей, когда она еще была цветущей и зеленой. Живой. И такое было.

Волчонок бежит между вершинами Большой горы; уже крепкий ветер трепет загривок. Бежит чутко и смело – один, хотя знает, что за его спиной есть кто-то, кто поможет. Знает, виду не подает, не противится. Бежит еще быстрее. Волчата, если захотят, могут очень быстро бегать, быстрее почти всех остальных, но обычно предпочитают размеренный ход. Скоро виднеется подножие горы; спускается вниз – лапы скользят по мокрому камню, запинается и катиться кубарем. Падает, встал тут же на лапки и бежит, как ни в чем небывало, дальше, но слегка прихрамывая. Не заметил, как поранился, с ноги капает кровь. Он несколько раз лижет теплым шершавым языком рану и не переживает ни сколько. Волчонок не любит жалости, и в этом он честен: ни к себе, ни к другим. Он ненавидит недостатки, дефекты, уродство. Скалит клыки, когда встречаются ему на пути неполноценные и встречается избегать дальнейших встреч с ними. Волчонку никогда не стать волком, а если бы стал, то просто разорвал бы всех недоделанных на части, расчищая свои владения.

Но он поскуливает – боль оказалась слишком сильной, тягучей. Хочется ему помочь, и он позволяет с охотою. Лезет сам в ладони, ластиться. Он сам очень чуткий, прикосновения тонкие, аккуратные, и отдается волнам чужого тепла весь без остатка. И время летит тогда само по себе, пропадает из виду. Но где-то оно все еще есть, и Волчонок про него вспоминает, подает голос, выпрыгивает из ладоней, как ни в чем не бывало, и продолжает путь почти здоровым. Только вздымающийся белый красивый ромбик на груди оставляет следы недавних мгновений.

Прежде, чем отпустить его снова в опасный путь, , пытаясь утаить горечь от потери сладостных честных мгновений, хочется дать напутствие, не позволить ему, славному Волчонку, забыть себя, и для этого как-то наречь. Дать имя., такое, чтобы ложилось на него, как калька. Думаешь, а он уже торопиться, клыки белые разжал и дышит горячо. Тявкнет с такой интонацией: «Ну!? Пора уже, чего ты? Потом скажешь», - и отпускаешь.  Волчонка ни с чем. И понимаешь, что лучше ему имени все равно не сыскать – Волчонок!     В этом имени и есть его судьба.

III

Он маленький, неумелый. Не отличает Северной звезды от южной, и потому все время забирает вправо, сбивается с курса. Можно ему помочь, переставить лапки, куда надо, но так забавно смотреть на его умилительную самостоятельность. То туда побежит, к ручейку, где гора обрывается в бездонную пропасть, и с обрыва виден весь лес.

Красивый, густой, яркий, как в диснеевских мультфильмах (с блестками на кронах деревьев) – этот родной лес. Волчонок посмотрит, голову свесит в пропасть, лапой пощупает воздух, мордочкой поведет, втягивая чувствительным носом свежий аромат и побежит обратно. А там наткнулся на тупик: расщелина в скале заканчивается сухой поросшей мхом стеной, и только черная змея, извиваясь, заползает в щель. Опять повел головой и оглядывается в поисках помощи. Это забавно.

Конечно потом не выдерживаешь и помогаешь.  Снова он на правильном пути к Мертвой чаще.

У одинокой стелящейся вдоль склона, словно высохший от старости удав, сосны волчонок встретился со знакомым. Еще издалека он почуял запах и стал напрягать зеленые блестящие глазенки (у волков глаза незаметны днем, потому что мешали бы охотиться, а ночью отражают любой малейший свет, чтобы загонять жертву в темноте, а у Волчонка все наоборот и еще иногда меняют цвет). Знакомых он определяет наверняка. Слегка оскалился, что-то вспомнив, но потом побежал навстречу, приветливо тявкая.

 Это была, по всем внешним признакам и повадкам, представитель его породы. Волчата – это особая порода, но среди породы есть только один неповторимый, как рисунок на пальце или листе цветущего дерева, Волчонок, сам по себе, лишь похожий малейшими деталями на остальных. Эта особь, также ладно сложенная, как и он, с пушистой шерсткой на груди, маленькими ушами, узкой мордочкой и грустными черными глазами, находилась по одну сторону с Волчонком во время принюхиваний и приглядываний к соперникам по кокетливой игре. Часто они играли вместе, позволяя сопернику принюхиваться одновременно к ним обеим. А потом договаривались случайным взглядом, и кто-то продолжал игру, а кто-то, ничуть не расстроившись, уходил в свою нору до следующей такой игры. Вместе они могли быть гораздо сильнее и чаще всего выигрывали, хотя никогда не выказывали явно своих побед, питая гордые иллюзии соперников.

Иногда игра принимала иной ход. Кто-то из них допускал невнимательность, зазевывался, и ход игры оказывался во власти другой стороны. Тогда пощады было ждать не от куда. Противник был грубоват, и действовал напролом. Проигрыш становился ошарашивающим, словно струя ледяной воды. Тяжело! Не хватает силы, чтобы справится в одиночку. Но их двое, можно поскулить, уткнуться в бок. Волчонок, правда, более стойкий. Порычит лучше, чем скулить, хотя глаза все равно порются мокрой пленкой. А утешать он будет без осторожности, куснет за бок или макушку – помогает.

Встретившись, они потявкали друг другу, как это принято, и уж, было, собрались разбегаться, но Волчонок заметил на пушистом хвосте самки свежие следы от укусов самца. Волчонок оскалил зубы и несильно вцепился в след своими зубами. Самка взвизгнула и тихо заскулила, но не от боли, а, скорее, тоски. Она попыталась высвободить хвост, но вместо этого они вместе упали и покатились по склону по направлению маленького дождевого озерца. Бултыхнулись в воду и уже там расцепились. Волчонок вылез по каменистому скользкому берегу, подтащил совсем обессилевшую самку, и они стояли рядом, отряхиваясь и глубоко дыша. Он не мог понять до конца, чем вызвано такое его импульсивное поведение, или не хотел понимать. Но тут все стало ясно: к озеру, твердо ступая, подошел тот самый самец, который на кануне куснул самку. Он был большой и сильный, так на кого-то похожий (из снов или раннего прошлого). Волчонок нисколько не испугался большого самца, не смутился в отличие от мокрой самки. Он лишь выпрямил спину и еще больше разжег свои глаза; втягивал его звериный запах и осознавая, что тот занимается сейчас тем же.

Наконец, оставив встречных самих с собой, мы отправились в дальнейший путь, к Мертвой чаще. Естественно, Волчонок отправился один. Как это характерно для него. Мы: в смысле он и неотступно идущий по пятам, след в след, как тень в летний полдень. Красиво!

До Мертвой чащи было уже не далеко.

***

Солнце осталось за горой. Теперь родной сказочный лес, полянка, где часто играли в разные игры, одинокая норка - остались по ту сторону от Большой горы. Все это казалось теперь далеким и даже чужим, а по эту сторону ожидали незнакомая долина с Мертвой чащей. Здесь догорали отблески зарева потустороннего заката, и было понятно, что тьма, подвластная звездам и неестественно полной луне, уже победила дневной свет.

От ощущения близости неизбежного Волчонок еще прибавил бегу, хотя утомился неимоверно. Он быстро устает и на самом деле боится многих совсем нестрашных вещей. 

Он не смотрел под ноги на выгоревшую траву, черными пятнами выстилающую подножие горы; его взгляд был устремлен на луну. Его удерживало, как магнитом, потому что опусти Волчонок взгляд вниз, уже обязательно бы увидел вдалеке редкие темные стволы и переплетение голых веток. Возможно, Мертвая чаща и не казалась Волчонку таким мрачным и по-настоящему страшным местом, если бы он никогда раньше там не был. Но он был. Очень давно, на сколько это позволяет его невеликий возраст, когда чаща была зеленая, цветущая, благоухающая, хотя такая же непролазная. Теперь она нагоняет холодный ужас не только на Волчонка, но и на всех, кому доводилось хоть краешком глаза ее касаться…

Если бы Волчонок поддавался дрессировке, ему было бы легче сейчас. Нельзя сказать, что он ей напрочь не поддается. Волчата без влияния сильных доброжелателей вообще бы не выбирались из своих нор. Они дрессируются, и даже благодарят за это, ласково тычась  мягким влажным носом в твою шею. Но если забыть про аккуратность, или дрессировать в своих корыстных целях, то их прикосновение тогда зафиксируется крепким болезненным укусом еще не сформировавшихся клыков. И молодец, Волчонок, по делом им!

Как войти в Мертвую чащу, он не был научен, действовал наугад. Время настало, нет возможности теперь медлить.

Волчонок оглядывается по сторонам – ищет поддержки. Сзади, где возвышается Большая гора и кое-где, в расселинах проглядывает родной лес, полянка, где до сих пор тлел закат. Там медленно бродили грациозные существа, словно по саду золотого города с прозрачными воротами.  Самки и самцы, красивые и унылые, бойкие и милые. Волчонок знал их всех, со многими проигрывал разные игры, рос и умнел. Он посмотрел на них, и от того стало как-то спокойнее и уютней. Хотя случись что, они слишком далеко, чтобы помочь. Потом он посмотрит вперед и увидит перед самым носом изгородь из скрюченных веток. От света луны они блестят, как будто бы вымазаны депрессивной серебряной пудрой. Освещаются только верхушки, внизу кромешная тьма, и приходится ступать медленно, шаркая по земле, чтобы не пораниться об торчащий сук или не запнуться. Почему нельзя было дождаться дня, когда все гораздо ярче? Ответа нет. Хотя…

Ночь сгущает краски и концентрирует ощущения.

IV

Его глаза не светятся в темноте – это хорошо, можно красться и оставаться незамеченным. Но ему от этого еще страшнее. Незаметного зато проще подстеречь самого. К незаметности крадется незаметность. На верхушках деревьев кто-то есть. Он пытается вглядываться: это крупные животные, кошки. Вот их-то глаза просто пылают в темноте, преобразовывая бледный свет звезд. Их тут десятки, сотни. На каждой сухой ветке не по одной. Кошки пристально следят за Волчонком, выгнув шеи вниз. Обычно, кошки агрессивны при встрече с волками, как и с собаками, но сейчас они спокойны или даже надмены. Это выводит из себя.

Волчонок медленно пробирается, то и дело задирая голову к верху, на кошек. Они все смотрят широко раскрытыми глазами. У них острые торчащие уши, сморщенная почти безшерстная кожа. Кошки чересчур худы и длинношеи. Как будто бы пришли большой стаей из ветхого таинственного мира, сырых фараоновых гробниц, узких улиц погибших цивилизаций. Они почти не шевелятся, их глаза разгораются все больше. Волчонку очень плохо, пытается рычать, чтобы предотвратить возможные атаки, но вместо грозного рыка в воздух доносится слабое завывание. Он идет вглубь чащи, озираясь, то ускоряя, то замедляя шаг.

 В этот момент можно было бы обозначить свое присутствие, подбодрить, погладить по шерсти – шутить не время. И хочется, сил нет, аж в носу щиплет от накипающей заботы. Но правильней наблюдать со стороны. Назад пути нет, должен справиться самостоятельно. Кто же выдумал такие правила? Кто следит за их выполнением, если не сам?

Неожиданно мифические коты на вершинах змеевидных переплетений мертвенных веток, один за другим, подают голос. Они протяжно воют – стонут. Звук разливается кругом и уходит в бесконечность. Режет уши, давит на череп: мввв-вввааа-ааа-аааааа-у-ууу-ууу… мввв-вввааа-ааа-аааааа-у-ууу-ууу… – хочется спрятаться, укрыться, бежать из-под купола этих звуков. Волчонок сразу прижался к земле. Та оказалась очень холодной, на ощупь – как мокрая губка. Он побежал, но то и дело натыкался на стволы, ударяясь лбом или носом. Останавливается и медленно ступает, напрягая мышцы и вздрагивая всем телом. Дрожь усиливается, и тогда ему приходиться останавливаться, чтобы собраться. И снова вперед.

Только где это: вперед? Волчонок смотрел по сторонам и понимал, что не знает, откуда пришел и куда идти дальше. Теперь со всех сторон один и тот же пейзаж: посеревшие стволы, между которыми брезжит темно-серая, мутная и блестящая мгла (туман), подсвечивающийся разгорающейся, как кошачьи глаза, луной. Кошки замолкли, или ухо приспособилось к монотонному звуку. По крайней мере, казалось, что вокруг равномерно - прессующая тишина. Он крался, его страх тоже почти улегся, просто перегорел. Его гладкая шерстка слиплась и кое-где потеряла яркий цвет. Но даже после этого Волчонок не потерял своего очарования, милый, милый малыш, вызывающе красивый… Может быть, сейчас он становился еще красивее, потому что набирался с каждым сантиметром пути новой силы.

Оказалось, что Мертвая чаща гораздо больше и плотнее, чем казалось с Большой горы. В некоторых местах ветки сплетались в непроходимую стену, и приходилось отступать. Волчонок уже давно потерял направление, он идет по хлюпающей земле, втягивает носом прелый воздух, полагаясь только на смутную интуицию, в которую до последнего верят Волчата.  Но, вот, почудился свежий ветерок – как будто бы там, впереди, чистое большое пространство, изменение однообразной картины. Вся природа Волчонка протестует против запутанных лабиринтов сухих веток. Ему необходим простор, разбег, хотя бы свежий ветерок.

Нюх не подвел его – с каждым шагом прибавлялось свежести и ощущения близости свободного пространства. У Волчонка странная способность ловить неуловимое. Когда время течет само по себе, он может с точностью вклиниться, угадать и следовать в такт. Когда изменяется пространство, он может рассчитать его до миллиметра и делать прыжки от края до края.

Наконец, стволы заметно поредели, и впереди показался просвет. Луна, все такая же яркая, теперь заметно сместилась к горизонту, и ее неестественно огромный белый диск сиял прямо в глаза на уровне головы. От такого зрелища Волчонок даже забыл на мгновение о всех своих страхах, о своем пути. Он замер, вытянув вперед шею и приподняв правильный хрупкий нос.

Уу-уу-ууу… -   этот вой зазвучал совсем не резко, а мелодично и завораживающее; негромко, печально – У-ууууу-у… Волчонок воет на луну!? Но так делаю лишь волки. Чего только не произойдет в таком месте. В Мертвой чащи незнакомой долины за Большой горой, где свирепствуют ледяные злые ветра, закручивающиеся в вихревые столбы.

И тогда волчонок заметил темный силуэт, закрывающий тенью часть лунного диска. Мощная спина, такие же мощные лапы и повернутая на луну голова с вытянутой мордой и острыми уголками ушей. Темный силуэт встал в пол-оборота к свету и тихо выл: ууу-уууу… уууу-уууууууу…

Так это он, не Волчонок, воет на луну. Он, большой волк – одиночка. Волчонок не мог видеть его морды, но знал наверняка – это он!

Ошибки быть не могло, волк был очень большой и сильный. Его поза каждым изгибом и поворотом тела говорила о чрезмерном превосходстве над всем миром. Но чуткий нос Волчонка даже на таком расстоянии мог учуять запах необратимой болезни и усталости, еле струящейся от него. Волк, живущий в Мертвой чаще, ее повелитель или вечный раб?

V

И тогда, не так уж давно, но словно в другом измерении, когда чаща была также жива и ярка, как и родной лес, волк-одиночка был таким же огромным и сильным. Его бледно-серые глаза с маленькими проницающими насквозь зрачками словно тонули в океане заботливой нежности при виде крошечного Волчонка. Глаза, режущий взгляд которых загонял в тупик столбняка самую изворотливую жертву, покрывались влажной пеленой, когда он касался своей грубой, но здоровой красивой шерстью волчонкиного пушка.

Сколько Волчонок помнил его, он всегда был волком – одиночкой. Слегка печальный, молчаливый и от того – грубоватым и слегка безумным. Без причины скалил клыки на сородичей, предпочитая обходить их стороной (а еще лучше, чтобы стороной обходили они). Зато не было равных ему во всем лесу по искусству охоты.

После каждой новой удачной большой охоты волк приходил к норе волчонка, улучал момент, чтобы рядом не было никого, забирался к нему. Трепал его ласково за ухом и звал с собой. Вот радости-то было. Волчонок помнит, как они долго куда-то бежали, иногда волк сажал его на спину или брал зубами за загривок, чтобы перенести через трудный участок тропы; и путь делался тогда для Волчонка совсем коротким и сказочно нереальным. И, в конце концов, они оказывались в совсем не похожем на их лес месте, другом мире, куда знал дорогу только большой волк и существует который только для них двоих – из снов и грез. Там крупные ветки, покрытые большими ярко-зелеными листьями и кое-где оранжевыми цветами с неестественно огромными сочными лепестками, переплетались между собой, обвивали друг друга, сплетались в причудливые узлы, образуя целые живые замки с залами и галереями, арками, воротами. Кое-где сплетения образовывали высокие тенистые своды, а где-то оставались причудливые просветы, в которых проплывали напыщенные душистые облака – если лежать на мягком ковре из травы и мха и смотреть в просвет. Если лежать тихо, то появлялись таинственные и убаюкивающие звуки: легкий стрекот невидимых обитателей оранжевых бутонов, шепот листьев и урчание-мяуканье царственных существ, расхаживающих по сводам дворца – тонким ветвям, мягко ступая подушечками лап, цепляя когтями кору и взирая сверху вниз с божественным умиротворением… Вот где Волчонок брал впечатлений для своей растущей души, вот кто давал Волчонку примеры, морали образцы и силу.

Волчонок безумно любил это место, где нет конца новым впечатлениям. Любил быть здесь с волком. Вот бы хоть разок испытать на себе такую же любовь. Подумаешь: а твой ли это удел? А готов ли ты к нему?    

***

Он отрывает взгляд от застывшего на диске луны силуэта и оборачивается назад,  всматривается. Так и есть! Он понимает. Память не может его подвести. Все сходится, как Солнце и Луна во время солнечного затмения, как клыки в захлопывающейся пасти. Это то самое место. Их цветущий живой дворец превратился в Мертвую чащу. Те же сплетения веток, только застывшие, нависающие, жесткие, мертвые, непролазные, ядовитые… Все становится на свои места, сходится в голове у Волчонка, и он избавляется от страха. Вместо страха пустота заполняет его сознание – взрослое, стариковское безразличие.

Он наблюдает, как силуэт изменяет очертания: разворачивается к нему, медленно ступает, а потом бежит, огромными прыжками быстро сокращая расстояние. Его глаза светятся таким же гипнотическим светом, как когда загоняет выдохшуюся жертву, только теперь там прыгают дурные ядовитые искры. Волк скалит пасть, пытаясь изобразить приветствие, но агрессивная похоть вырывается сквозь сжатые зубы.

Волчонок встает навстречу, не шелохнется, но готовый к столкновению. Там, в Цветущей чаще, большой волк играл с ним, выматывая до изнеможения, или даруя всю нежность, на которую был способен, и всегда доставлял несказанную радость. А когда Волчонок уставал (смешно зевал, скручивая алый язык в широко открытой крошечной пасти, и вытягивал обе пары лапок), волк аккуратно наваливался на него всем своим большим взрослым телом, легонько грыз за ухом, а задними лапами медленно, методично подминал его тельце по свой живот. И под слышимый только ему ритм музыки совершал ели заметные колебательные движения задней частью туловища: вверх, вниз…  

…и с каждым движением с причудливых переплетений веток Цветущей чащи срывались на землю несколько ярко-зеленых листьев и оранжевых цветков с огромными лепестками. А царственные существа с каждым движением все пристальнее вглядывались сверху вниз на происходящее, и их урчание-мяуканье все больше становилось похоже на дикий вой. Тишина!

Волчонок вспоминает эти эпизоды, хотя, ему кажется, что он и не знал о них никогда. Без всякого удивления видит картину, как наяву. Волк уже рядом, от него пахнет сыростью, как и от всего вокруг. Вблизи он скорее жалкий, чем свирепый: выдранные клочья шерсти, воспаленные язвы на боках, воспаленные глаза. Он приподымается на задние лапы, его тело содрогается в судорогах – он возбужден, как и тогда. Волчонок не шелохнется; сквозь холодное отвращение пробивается какая-то странная любовь к этому потерянному существу, принадлежавшему когда-то к касте Сильных существ, вызывающих у него легкий трепет.

Луна почти исчезла за дальними холмами; темнота приобрела призрачную хрупкость. И в ней, почти не видно, как сотни мифических кошек,  сбежавшихся со всех ближайших веток, агрессивно набросились на волка, вцепившись цепкими когтями в постаревшую кожу мощного тела. Все происходит, словно в свете часто пульсирующего фонаря – чередующиеся мгновенья. Кошки издают пронзительный вой, из-под когтей  вылетают куски мяса, брызжет кровь. Их все больше, теперь только тощие выгнутые спины и большие пылающие глаза сплелись в живой клубок там, где застыл в прыжке большой волк-одиночка.

Дует сильный злой ветер, волчонок еле удерживается на ногах, и сквозь зажмуренные глаза видит приближающийся столб смерча. Вихрь затягивает в себя безумную свору животных и несется дальше по Мертвой чаще. Злой ветер, как тогда уносил осыпающиеся лепестки цветков… Навевает волчью тоску.

***

Волчонок приподнялся с земли: в лапах чувствовалась слабость, они подгибались и дрожали. Уже светало, и он увидел голую равнину: комья земли, разбросанные во все стороны и больше ничего. Там, где извивались стволы и ветви Мертвой чащи, теперь лишь взбудораженная земля; глубокая борозда, уходящая к подножия Большой горы.

Волчонок твердо встает, долго смотри вокруг и стряхивает землю с шерстки вместе с каплями влаги на глазах. Смотришь на него, и щиплет в носу тоже, непроизвольно. Он милый, взрослый, но такой еще волчонок. Что произошло с ним этой ночью? Он шел, надеялся где-то в глубине души по белым ромбиком на груди, что станет все как прежде, что чаще – снова цвести. Но стало так, и никак иначе. Может, это и к лучшему.

Он оглядывается в последний раз на тот тайный мир, оставшийся навсегда перечеркнутым глубокой бороздой смерча, потом смотрит на тебя и завет, чуть повеселев, с собой, а ты киваешь и следуешь за ним, думая: может теперь в его судьбе появиться много места для тебя.

25.05.02