|
Водяной (патриотическая сказка) |
Посвящается реке, на берегу которой прошло моё детство, моё отрочество, моя юность, моя молодость, моя зрелость, моя старость, моя смерть и реинкарнация. Посвящается реке, которую я люблю больше всех других вод в этом мире. Река текла. Она не умела больше ничего делать. Она просто текла, просто проносила мимо собственных берегов тысячи тонн воды, от истоков в устье, просто двигалась, не обращая внимания на то, что происходило вокруг неё. Вода не знала размышлений о смысле или значении, она не умела задумываться или рассуждать. Ей были чужды сомнения, колебания, уверенность и максимализм, все людские чувства и переживания были чужды ей в равной степени. Река не умела сочувствовать, ненавидеть или быть безразличной. Она умела только течь. И она текла. *** Трудно сказать с уверенностью, какой был год. Наверное, семнадцатый, но точно восстановить ход событий сейчас уже невозможно, да тяжело было и тогда. Слишком быстро очевидцы, свидетели и даже те, кто просто что-то слышал, умирали от чумы, гибли от шальных пуль, пропадали наутро после тихих украинских ночей. Да и нет смысла точно восстанавливать ход событий. Влас был почти ровесником века. Это он помнил наверняка, потому что дата его рождения - пятнадцатое сентября тысяча девятьсот первого года - почему-то считалась всеми означающей что-то, чего он так и не смог понять. Вероятно также, Влас был сыном помещика. Какого-нибудь мелкого помещика Александровского уезда Екатеринославской губернии. Да, это почти наверняка. Влас хорошо помнил поместье. Оно было небольшим, но удивительно красивым. Вытянувшись узкой полоской по правому берегу Днепра, поместье словно красовалось на излучине реки, и первое детское воспоминание Власа - это пускание камешков по ровно двигающемуся ковру воды. Он любил сидеть на берегу, рассматривая звёзды или ловя лицом солнечные зайчики отражённого от волн солнца. Он любил быть рядом с рекой. Река завораживала Власа. Выросший на берегу, он должен бы воспринимать многие вещи, как должные, но он не воспринимал. Его пугала чудовищная мощь, заключённая в русле трёхкилометровой ширины, и в то же время удивительно успокаивало вечное равнодушие воды. Когда было совсем тихо, Влас любил лежать на берегу, смотреть на небо и слушать тихое журчание волн. Он представлял себе, что на самом деле он лежит на реке, прямо на спине, лежит, раскинув руки, и она несёт его куда-то вдаль - туда, где заканчиваются и начинаются все реки. И он будто плыл, рассматривая пролетающие облака, солнце, луну и звёзды, слушая ветер, который что-то нашёптывал ему о какой-то опасности, слушая его в пол-уха, изрядно потешаясь над его трусостью и недоверием. Когда же ветер приносил из степи бурю, и небо обрушивало на землю снег и град или просто дождь, Влас тихонько выбирался из дома и прибегал на берег, чтобы смотреть волны. Он не мог оторваться от зрелища разыгравшейся стихии, от силы и красоты речной воды, но его не покидало глубинное ощущение защищённости, ведь река никогда не могла бы выбраться из своего русла. Это была какая-то очень домашняя стихия, очень знакомая и родная. Когда Влас приходил домой, насквозь промокший и продрогший, измотанный напряжённым вглядыванием в противоположный берег, нянька всегда реагировала одинаково. Она всплескивала руками, и громко произносила: "МатЁнко Божья! Знов на рЁчку бЁгав! ХЁба ж так можна, пановичу...", и дальше она вытирала его, сушила, грела и отпаивала чаем. Она никогда не говорила его родителям, а он за это ни разу не болел. В пять лет конюх научил его плавать. Влас помнил этот момент так хорошо, как будто именно тогда он по-настоящему родился на свет. Мир воды - не её поверхности, часто обманчивой и ненастоящей, а самой воды, воды изнутри, её жизни, её вечного движения - этот мир потряс Власа. Он проводил на реке целые дни, начиная купаться ранним апрелем, тайком от всех, и заканчивая в ноябре. Он плавал, и нырял, и ходил по дну, и бесконечно долго разговаривал с рекой, жил в ней, чувствовал в ней, растворялся в ней, словно сам становился частью этой мощной и диковинной стихии. Водоросли, рыбы, раковины, течения и перепады температур - Власа восхищало в реке всё. Он был великолепным пловцом, по нескольку раз за день переплывая реку с одного берега на другой и обратно, и задерживая под водой дыхание на несколько минут. Крестьянские дети, также выросшие на реке, ещё не понимавшие, что социальный статус держит их с Власом на разных ступенях жизни, безоговорочно признавали в нём главного во всех играх, если он снисходил до общения с ними. Но Влас не любил детей, так же, как в общем-то не любил людей вообще; он любил реку. Река заменяла ему и мать, и отца, которых он видел в то время не чаще двух-трёх раз в день, а летом, когда на речку можно было бежать чуть свет - и того реже. Река заменяла ему друзей, товарищей, знакомых и незнакомых, недругов и врагов. Он мог дружить с ней, баловаться с ней, бороться с ней и воевать с ней одновременно. Пребывание в воде к началу холодов становилось для него привычнее сидения на суше, и он долго и мучительно переживал зимние месяцы. Единственное, что удерживало его на плаву всё это время - это лёд, крепость которого зачастую позволяла Власу переходить реку на ту сторону пешком. Прогулки по Днепру, то есть не по берегу, а буквально по самому Днепру, стали для него обычной зимней забавой, и настоящая мука начиналась лишь когда лёд был слишком тонок. Влас начинал плохо себя чувствовать, краснел, бледнел, у него немного повышалась температура, его иногда слегка колотило, и от настоящих болезней его удерживали лишь ежедневные выходы на берег под присмотром няньки. Но после ледолома жизнь возвращалась к нему прежней силой. Когда ему исполнилось восемь, отец хотел послать его учиться в какую-нибудь московскую гимназию, но Влас проявил такое упорство, и закатывал такие красочные истерики, что даже сильная отцовская воля дрогнула. Влас был отправлен в Киево-Могилянскую академию, дабы постигать корни наук всяких и иметь о каждой вещи суждение верное. На большом пароходе они шли вверх по Днепру, рассекая волны и разгоняя речной ветерок. Влас бегал по всему пароходу в совершеннейшем восторге, он смотрел с носа на набегающие волны, он перегинался через корму, чтобы увидеть водовороты, образуемые корпусом судна - для него это был настоящий праздник. Отец списывал его возбуждение на встречу с древней столицей трёх государств, но на самом деле Киев так же мало волновал Власа, как и отцовское поместье. Влас был счастлив оттого, что мог теперь увидеть реку во всей её красе, увидеть всю её фантастическую длину, красоту берегов, разнообразие пейзажей, смену настроений реки от километра к километру, смену самого её дыхания. А река была так же неизменна, красива и величественна, как и у него дома. Высматривая воду с самой вершины любого из трёх поросших пролеском Киевских холмов, спускаясь к руслу от Лавры, переплывая на спор реку одним нырком до острова и обратно, Влас видел ту же мощь и ту же красоту, которая так поражала его с раннего детства. Даже стоя в самой гуще толпы во время службы в Софии Киевской, Влас был готов поклясться, что сквозь заунывные песнопения церковного хора он слышал плеск воды. Немного поражало Власа отсутствие должного интереса и уважения к реке со стороны других людей. Он привык к этому в отцовском поместье, но здесь, он ожидал, в столице, люди будут по-настоящему понимать всю силу животворящей воды. И немного разочаровался по этой причине как в Киеве, так и вообще, пожалуй, в людях вцелом. Но это не было для него каким-либо значимым переживанием и ничего принципиально не поменяло в его картине мира. Река по-прежнему занимала в ней первостепенное место, всё остальное - второстепенное. Да, это определённо произошло в семнадцатом. Всё началось со странной вести, масштабы последствия которой никто ещё тогда оценить не мог: царь отрёкся то трона. Для Власа эта новость была не более, чем пустым звуком, щелчком, криком перелётной птицы, он услышал её и пошёл на реку, бесцельно бродить по замёрзшему руслу. Но с этого момента новости стали поступать каждый день. Вокруг началось какое-то странное движение, многие вещи, которые раньше были настолько очевидными, что не вызывали ни малейшего сомнения, стали постепенно всё более и более нереальными, пока наконец не исчезали под радостные крики тех, кто так давно об этом мечтал, хотя ещё недавно и прославлял обратное. Влас и раньше-то не особенно вникал в то, что происходило в мире людей, а сейчас, когда он окончательно потерял в нём ориентацию, он окончательно потерял к нему интерес. Он снова и снова приходил на берег и спрашивал у реки - "Чи це суттєво?" "ЦЁлковитЁ дрЁбницЁ" - отвечала она, и он ей верил. Власу не было никакого дела до политических, социальных, научных, просветительских, литературных, театральных, музыкальных, короче - человеческих событий, он общался с миром постольку, поскольку этого требовала сила привычки и осознание неизбежности. Кроме реки, его, в общем-то, мало что волновало. Но всё поменялось окончательно, когда отец забрал его домой. Чем-то отец был странно напуган, он даже отказался везти Власа по реке, не смотря на все его ультиматумы, вместо этого они ехали по какой-то дороге, то приближавшейся к воде, то отдалявшейся от неё. Отец пытался объяснить Власу, что всё вокруг стало сейчас слишком сложно, неизвестно, что теперь будет дальше, он оперировал какими-то ничего не говорящими Власу названиями, произносил странные и чуждые слова: "бЁльшовики", "тимчасовий уряд", "рада", "унЁверсал"... Влас согласно кивал, но всё время сквозь звуки отцовского голоса прислушивался к реке: вот они удаляются от неё... а вот они потихоньку разворачиваются... сейчас они едут прямо, но река сама приближается к ним - здесь небольшая лука... он слышал шёпот реки, которая говорила ему, что не стоит даже пытаться обращать внимание на всё происходящее... всё это просто не стоит его внимания... просто не стоит внимания... И он верил. И он не обращал никакого внимания на всё происходящее до тех самых пор, пока толпа разъярённых мужиков не вломилась в дом и не начала с криками разбрасывать слуг и орать: "Бий панЁв!!!" На это просто трудно было не обращать внимания. Пока его мать с деловым видом насиловало трое сосредоточенных крестьян, основная масса народных мстителей выволокла его отца на подворье и пригвоздила вилами к сараю, распнув его спиной на слуховом окне. После чего присоединилась к насильникам. Шум, огни, какие-то странные вещи происходили вокруг, Влас вылез из постели и тут же оказался жестоко избит вошедшим в раж пролетариатом. Всех слуг к этому моменту уже поставили на колени перед чабаном, выполнявшим функции атамана, и заставляли принимать присягу на верность новой власти. Что это за власть, какова её программа и цели, понятно особенно не было, но никому это было и не нужно, потому что у неё было главное: представительство. Власть представляла рабочих и крестьян. Конечно же, имея такую заявку, власть могла ничего больше не иметь. Влас ошарашено наблюдал, как слуги принимали присягу, состоящую наполовину из каких-то странных, непонятных ему слов, пока на него не обратили внимание. "А що з паничем робити?" - спросил кто-то из толпы. Чабан снисходительно повернул голову в сторону Власа и царственно вопросил: "А що пропонуєте???" Толпа слегка оробела от открывающихся перспектив продолжения сегодняшней забавы, но скоро опомнилась и самые красочные предложения посыпались чабану со всех сторон. Поток брани, смеха, чьего-то тихого плача, щелчков чьей-то плети и беспорядочных криков вдруг остро прорезал голос кузнеца: "ЗАЖАРИТИ ПАНИЧА!!!" Шум стих, чтобы спустя секунду подняться с новой силой: "Так, так, зажарити, в огонь його, в огонь його..." Влас даже не успел ничего сообразить. Неожиданно для самого себя он вдруг вырвался из не особенно крепко державших его рук двух крестьян и пулей вылетел из толпы. Он бежал к реке. "Жени його! Жени виродка!" - крестьяне с гиками бросились вдогонку, но преследовать его можно было только до берега. С разбега, широко всплеснув руками, Влас прыгнул с крутого берега в воду и гладко, бесшумно, почти без брызг вошёл в неё. И исчез. "Добре стрибає, виблядок..." - зло сплюнул чабан, и, пару раз стрельнув в воду, никто не стал плыть за Власом. *** И она текла. Она существовала в каком-то своём, неведомом никому из людей, пространстве. Она находилась вне, за и под всем тем, что мы привыкли воспринимать, как жизнь. Она находилась над, перед и вместо всего того, что мы привыкли обозначать, как смерть. Ей неведомы эти понятия, как неведомо и само понятие понятий, ей неведом человеческий страх и человеческая гордость, сила или слабость, боль или вожделение. Но что ей ведомо наверняка - это её существование. Река осознаёт саму себя, так же как каждый человек способен представить себе себя или ту же реку, но делает это совершенно иным образом, нежели привычный нам. Она течёт. *** Влас набрал в полёте побольше воздуха и получил несколько минут отдыха. Несколько минут он мог не всплывать, он мог пребывать в самом сладостном из всех мыслимых состояний: состоянии свободного парения в воде. Влас расправил руки и распрямил ноги, выгнул шею и начал словно бы вбирать в себя силу реки, которая теперь стала его единственным прибежищем. Где-то рядом шуршали в воде пущенные наугад пули, на поверхности кто-то тоскливо возвращался к недотраханной помещице, свет от горящего сарая поднимался прямо в небо, отражаясь сполохами в поднятой ветром речной ряби, но всё это было бесконечно далеко от Власа. Он плыл. Показывать свою голову над поверхностью воды было для него сейчас крайне небезопасно. Влас подплыл к берегу и осторожно начал ощупывать его рукой на предмет какого-нибудь подмыва, чтобы можно было без боязни выглянуть из воды и глотнуть воздуха. Подмыва не было, но спустя секунду Влас обнаружил... дыру. Вопросы о том, что это была за дыра, сможет ли он в неё протиснуться, куда она в итоге ведёт и найдёт ли он там хоть немного воздуха, короче, все эти вопросы, которые естественно возникают в голове у человека при мысли о дырах в речном берегу, для Власа не стояли. Значение для него имело одно: бесконечное доверие реке, которая ни разу ещё его не подводила. Он нырнул в дыру и скоро вынырнул из неё в странном яйцеобразном помещении с затхлым воздухом, который с наслаждением вдохнул. Строение Земли таково, что все грунтовые образования расположены на ней по определённому принципу. То есть существуют некоторые правила, которым подчиняется структура планеты, расположение почв на поверхности или движение грунтовых вод под ней. С точки зрения современной геологии, например, в среднем течении Днепра не может существовать карстовых пещер. Но точка зрения современной геологии потому и называется точкой зрения современной геологии, что это всего лишь точка зрения современной геологии. Влас находился в полнейшей тьме, в тишине, нарушаемой лишь далёким шорохом крыльев летучих мышей и глухим журчанием воды, затхлом воздухе, проникающем сюда неведомыми никому вентиляционными путями, и был счастлив. Потому что он был жив. И потому, что он был рядом с рекой. В пещере было тепло (по крайней мере, в сравнении с рекой), Влас выполз из воды и распластался на покрытых растительным налётом камнях. Он был не в силах думать о том, что ему надо делать дальше, да если бы и был, то не стал бы забивать себе этим голову. Лежать здесь было гораздо лучше, чем сгореть заживо в собственном амбаре, он был всё же достаточно человеком, чтобы понимать это, и этого ему хватало, чтобы постараться полностью расслабиться. Влас уснул. Около двух дней затем он не показывался на поверхности. Влас ничего не ел, пил речную воду и просто лежал на камнях, слушая шёпот реки. Ему хотелось есть, хотелось увидеть солнце, но страх и лень заставлять себя что-либо делать, выпадать из этого блаженного состояния покоя не давали ему выбраться на поверхность. В итоге он почувствовал, что умирает, и, собрав остатки сил, нырнул в воду. Был вечер. Солнечный диск постепенно заходил за горизонт, марево заката красным светом озаряло сожжённый амбар и разорённый дом. Новая власть сначала хотела сделать в доме помещика здание совета, но всех испугала последние слова матери Власа. Перед смертью она выдавила из себя только: "Хай це прокляття...", и, хотя фраза явно была незакончена, никто не рискнул оставаться в доме. Хотели даже сжечь его, но так и бросили. Влас бесцельно поблуждал по пустым комнатам, прогулялся после захода солнца по двору и вернулся к реке. Еды он не нашёл, а идти к людям он после того, как узнал в толпе нападавших своего любимого конюха, теперь боялся. Люди не вызывали больше у него доверия. В отличие от реки. "Якщо це - моя доля, то хай смерть знайде мене поруч Ёз водою", - подумал Влас и нырнул в свою дыру. Он выбрался на привычное место, и удобно улёгся на тёплых камнях. В этом мире остался только он и тихий шёпот воды. Сначала Влас ничего не разбирал в нём, разве что пару привычных фраз - что всё это временно, что всё будет в порядке, что не стоит переживать из-за того, что недостойно его внимания. Но постепенно каждый звук, каждый плеск начал нести смысловую нагрузку. Все они выстраивались в голове Власа в осмысленные словосочетания, фразы, предложения, в конце концов - целые истории. Иногда Влас терял сознание и через какое-то время уже не мог с уверенностью сказать, спит он или бодрствует. Слышит ли он или ему слышится? Говорит ли он или бредит?.. Жив ли он или уже мёртв... А река рассказывала Власу свои сказки, истории многих сотен веков, миллионы лет течения и познания себя. Река многое помнила, и ей было, что поведать Власу. Иногда он начинал жевать прелый налёт на камнях (для себя он называл его мхом), просто так, чтобы чем-нибудь занять рот, иногда вдруг падал с камня прямо в воду, и словно погружался сам в те диковинные истории, которые не дано услышать никому над поверхностью воды. Он что-то рассказывал реке и она слушала его, затем отвечала, и Влас научился легко и быстро общаться с ней. Однажды она предложила ему попробовать её рыбу, и Влас не стал отказываться, хотя голод, как чувство, давно уже был ему неведом. Он просто схватил руками пространство перед собой, материализовавшееся вдруг в карпа, и съел его целиком, не вскрывая и не разделывая. Однажды река предложила ему погреться в тёплом ключе где-то глубоко под пещерой, и Влас, ведомый её рассказами, без труда нашёл место, чтобы разомлеть и плавно уйти куда-то вместе с рекой, вместе с её сказками, добротой, нежностью и глубоким презрением ко всему, что происходило где-то над ней, на воздухе, который называли свежим те, кому не дано услышать реку. Влас открывал глаза и оказывался лежащим на камнях, закрывал их, снова открывал, и оказывался неспешно парящим где-то в подземных водах, снова закрывал, и иногда, вновь открывая их, находил себя лежащим на поверхности воды в самой середине течения ночного Днепра. Тишина и спокойствие, расслабленность и умиротворение, пение ночных птиц, шелест крыльев летучих мышей, выходящих на охоту, стрёкот сверчков и яркое сияние Днепровских звёзд - всё это просто сливалось с голосом реки, предлагавшей забыть о треволнениях, забыть об этом мире, забыть о самом себе, человеке, и просто принять себя, почти полностью состоящего из воды, как часть огромного вселенского течения, для которого безразлично, что происходит над его поверхностью. И Влас забыл. И Влас ушёл. И Влас принял. И ничто не имело значения, кроме состояния вечного течения, течения соков, течения воздуха и земли, течения самого времени, течения жизни, основанного на течении воды - начала и конца всего в этом мире. И ничто не касалось его, и он ничего не касался. Он просто тёк. Влас ел рыбу или мох, пил воду, и постепенно вышел из состояния перманентной слабости гипотермии. Он мог находиться под водой десятками минут, если кислорода не хватало, он будто начинал дышать самою кожей, если он терял сознание, река сама выносила его туда, куда нужно. Влас научился безусловно верить реке, никогда не сомневаться в мудрости того, что она говорила ему, о чём она просила его, чем она предлагала ему жить, ему были неведомы страх перед безвоздушным пространством или темнотой, и такое знакомое каждому человеку чувство паники. Временами, когда у реки было игривое настроение, он начинал резвиться вместе с ней, нырять в неизведанные ещё глубины или плескаться на поверхности реки, в основном ночью, чтобы не привлекать к себе внимания. Иногда он видел людей, иногда и они видели его, но либо решали, что им показалось, либо принимали за ночного купальщика. Иногда кому-то из них вспоминались странные истории о сыне местного помещика, будто бы утонувшем где-то в этом месте во время революции, они осеняли себя крёстным знаменем, хотя и были атеистами все, как один, и шли подальше от воды - от греха подальше. Иногда его начинали бояться. Но Власу не было дела до всего, что происходило на поверхности. Его не интересовали смены властей, денежные реформы, банды анархистов, расстрелянные изменники, продразвёрстка, ликвидация безграмотности, индустриализация, великие стройки социализма, конституция батьки Махно, борьба со шпионажем, коллективизация, казнённые герои, вымирания сёл от голодной смерти и массовые репрессии. Он не забивал себе голову ни чужими смертями, ни социальными треволнениями, ни вечной людской борьбой за что бы то ни было. Он просто тёк вместе с рекой, одновременно уходя и оставаясь на месте, одновременно трансформируясь и будучи неизменным, одновременно существуя реально и пребывая в небытии. Он просто тёк и этого было достаточно. Он не обращал внимания на смену дня и ночи, приливов и отливов, зимы и лета - всего того, что и составляет, по сути, человеческую жизнь. Когда воздух становился холодным, он реже показывался на поверхности, проводя основную часть времени у тёплых источников, когда же воздух наоборот нагревался для него слишком сильно, он плавал вверх и вниз по руслу Днепра, выискивая холодные ключи на всём протяжении реки. Но в любом случае, всё это мало заботило Власа. Крайне мало. Влас досконально изучил систему пещер, простиравшуюся далеко под Днепровским берегом, и уходящую глубоко под землю. Влас находил огромные подземные озёра, реки, ключи, он перетекал по всей системе водных коммуникаций на много километров, просачивался в щели, вихрем проносился по сводам и галереям подземных водоёмов, растекался и вновь собирался целиком долгими часами общения с водой. Здесь он чувствовал себя своим, безраздельно принадлежащим реке, нет - самою рекой, дающей и отнимающей жизнь, доброй и злобной, и безразличной, и находящейся выше всех человеческих понятий. Влас научился находить дорогу в подземных водных лабиринтах по запахам, тончайшим оттенкам мягкости или жёсткости воды, перепадам температур, он мог часами нестись, не останавливаясь и не задумываясь о том, что он делает, зачем или почему. Для него имел значение самый факт его течения, это была его жизнь, аргумент и функция его существования, способ бытия. И Влас тёк. *** Она течёт. Здесь нет человеческих игр или стремления быть оригинальной. Реке неведомы лукавство или заигрывания с самой собой: "ах, посмотрите на меня, а я теку - прелестно, не правда ли?" Река не существует вне даже самого континуума течения, она существует в течении, как человек существует в собственном теле или собственной душе (если он видит между ними разницу). Её течение есть одновременно и способ самовыражения, и осознание самой себя, как реки, как сущего, и она самое. Потому что в реальности нет никакой реки и её течения - ибо две эти вещи суть одно и то же, и мы употребляем для их различения разные топонимы скорее по привычке, нежели из-за давления смысла, также неведомого реке. Сказать: "река течёт" - значит допустить тавтологию, потому что мы ставим рядом идентичные понятия. Это предложение гораздо грамотнее было сформулировать так: Река. *** Вода и раньше иногда приносила дохлых животных, утонувших или упавших в воду после смерти, но Влас никогда не пробовал есть их. Обычно к моменту, когда он находил их, или когда он просто чувствовал их запах, проплывающих мимо его пещеры вниз по реке, они уже начинали разлагаться - а он привык к свежей рыбе, часто ещё живой, когда он раздирал её зубами. Но в тот раз тело было настолько свежим, что кровь ещё обильно лилась из его ран, как будто сердце продолжало биться. Как называлось это животное, Влас не помнил: практически всё, что он знал до того, как начал жить в реке, стёрлось из его памяти. Собственно, название и не было ему нужно, чтобы разодрать животное на несколько частей и откусить кусок ещё тёплого мяса. Нельзя сказать, что вкус свежего, почти живого мяса млекопитающего был гораздо лучше вкуса рыбы. Но было в нём что-то... что-то удивительно мощное, что-то по-настоящему дикое, вливающее в тебя неведомые до того силы. Влас почувствовал вдруг, что у него буквально кружится голова от прилива какой-то непонятное жажды жизни, желания вдруг, ни с того, ни с сего, сделать что-нибудь. Он нырнул и понёсся вверх по Днепру. Он плескался и кувыркался. Он выпрыгивал из воды и нырял к самому дну. Лишь спустя несколько часов он устал настолько, что позволил течению снести себя обратно к дыре и пещере, которую он уже привык считать своим домом. С этого момента Влас стал жаждать мяса. Он тщательно патрулировал берега в поисках недавно утонувших животных, отыскивая их раньше, чем успеют появиться первые признаки разложения, и мясо станет несъедобным даже для него. Сначала это было для него своего рода игрой - ему нравилось то блаженное состояние прилива сил, которое давало ему мясо теплокровных. Но постепенно это состояние становилось для него нормой и он начинал тяжело переносить длительные рыбные диеты. Влас расширял круг поисков, передвигаясь по Днепру вверх и вниз, насколько позволяли плотины, но животные всё равно встречались редко. И однажды ночью Влас решил выйти на берег. Влас хотел всего лишь обойти по берегу плотину электростанции (о том, что можно воспользоваться шлюзом, он не знал), а там снова нырнуть в воду. Но даже это оказалось делом непростым. Как оказалось вдруг, за те годы, что Влас провёл в воде, его тело претерпело некоторые метаморфозы. Во-первых, что Влас заметил, едва попытавшись встать на ноги, у него практически атрофировались некоторые мышцы, необходимые человеку для ходьбы. Его ноги, выполняя исключительно функцию хвостового плавника, становились всё менее и менее пригодными для передвижения по суше. Влас оглядел себя, пытаясь одновременно вспомнить, как же он выглядел раньше, и понял, что сильно изменился. Чудовищно развитый плечевой пояс, мышцы верхней части спины и груди, компенсировал сильно ослабевшие ноги, внешний вид которых явно показывал, что их мышечный ансамбль развивается неравномерно. Ступни были практически вытянуты вдоль и сгибались с трудом, ягодицы никак не выделялись, составляя со спиной и задней поверхностью ног ровную линию, икры и голени значительно похудели. Талия исчезла, и вообще по всему телу под кожей угадывался более-менее равномерный и достаточно толстый слой жира. Кожа Власа давно приобрела сероватый оттенок, волосы сильно поредели, ногти на руках стали прочными и острыми - Влас и сам не замечал того, как частенько точил их о камни, снимая мох. Влас не мог увидеть со стороны свою богатырскую грудную клетку и словно выцветшие глаза без бровей и ресниц, но того, что он увидел, хватило ему, чтобы сильно удивиться - как же он не замечал всех этих изменений раньше? В этот момент Влас перестал впредь думать о себе, как о человеке. Он не стал забивать себе голову потенциалом морфологических изменений человеческого организма, он просто прополз нужный ему отрезок пути по суше с помощью рук и нырнул в воду с другой стороны плотины. Чтобы найти там мёртвых животных. Влас исследовал весь Днепр от лесных ручьёв, по которым он просто уже не мог передвигаться, до Чёрного моря, солёная вода которого неприятно раздражала кожу Власа. Постепенно непрерывный поиск теплокровных стал для Власа основным его времяпровождением. Влас подбирал всех только что умерших животных, всех умерших относительно недавно (даже слегка протухшее мясо, как понял Влас, можно есть без особенно страшных последствий), в конце концов он стал топить случайно забредших в воду на водопой. Иногда ему приходилось наматывать много десятков километров, чтобы найти хоть какое-нибудь пропитание. А часто найти и вовсе не удавалось и приходилось довольствоваться рыбой и водорослями. И тогда Влас впадал в какое-то странное состояние нервозной резкости, ничто не радовало его, ничто не могло его успокоить, он плохо спал и непрерывно, час за часом, двигался по кругу, пока какое-нибудь несчастное животное не упадёт в реку. Как вдруг случилось невероятное. Словно какой-то бог всех рек сжалился над Власом и решил дать ему столько мяса, сколько он сможет съесть. Мясо появилось практически вдруг, неожиданно, в один день, и с этого момента его стало много. Очень много. Сначала был какой-то шум, гул, грохот - Влас не особо обращал на него внимание и раньше, его давно уже не заботило то, что происходит на поверхности, а сейчас его мысли и подавно были заняты другим. Но вслед за шумом появилось ещё нечто, что Влас уже просто не мог проигнорировать - отчётливый запах крови. К этому моменту Влас уже умел выделять этот запах из тысяч других, и, хотя в реке сразу появился миллион знакомых и незнакомых запахов, Влас повёлся именно на этот. В реке были трупы. Десятки, сотни трупов людей, с оторванными конечностями, чудовищными ранами, иногда практически целые, иногда и вовсе ещё живые люди - но почти все они издавали вожделенный запах. Влас впихнул в свою пещеру столько тел, сколько смог, затем перетащил их вглубь галерей, в пещеру с самыми холодными ключами и оставил лежать там. В тот день он устроил себе пир и забыл обо всём на свете. Пир продлился почти неделю и Влас нашёл в себе новое, незнакомое ему до того состояние - состояние абсолютной слепой удовлетворённости. Едва он просыпался, он начинал есть, течь, плескаться, разговаривать с рекой, снова есть, и кормить реку, и снова течь и теряться внутри самого себя, как в первое время его жизни в реке. Потом он засыпал, вновь просыпался, и повторялось всё заново. Несколько недель - и Влас уже не представлял себе жизни в ином ритме. Иногда в реку попадало больше трупов, иногда меньше - но с этого момента Власу не приходилось больше голодать. Достаточно было протечь несколько километров, чтобы найти очередное человеческое тело. Начался долгий период сытости. Влас и сам не замечал, как что-то здорово менялось в нём. Внутри него постоянно происходили какие-то процессы, о некоторых из которых он догадывался, но большую часть сознательно отказывался рефлексировать. С тех пор, как его самоидентификация стала неразрывно связана с рекой, он просто принимал всё происходящее так, как это делает вода - без колебаний, сомнений или удивления, просто как данность, которая уже есть, а, следовательно, её не может не быть. Что-то происходило вокруг - и это не касалось Власа. Это не касалось его, если это происходило на поверхности, это не касалось Власа, если это происходило в воде, это не касалось Власа даже тогда, когда это непосредственно влияло на его жизнь, это просто ни в коем случае его не касалось. Он стал совершенно нелюбопытен и не проявлял никакой интенции к исследованию окружающей реальности, кроме поиска пищи непосредственно перед её употреблением. Что же касается каких-нибудь планов, представлений о дальнейшей жизни - то здесь Влас всецело полагался на реку. Он бесконечно доверял воде и сам считал себя просто её органической частью. Мясо было для него своего рода ярмарочным колесом ГЭС, просто площадкой, на которой вода могла играть в солнечном свете и резвиться вдоволь. У воды не бывает страха. У воды не бывает боли. У воды не бывает смерти. Вода просто есть, она течёт, и этого достаточно. Ощущение времени давно уже атрофировалось у Власа, как мышцы на ногах. Поэтому он не смог бы сказать, сколько времени прошло, когда шум вернулся снова. Но шум вернулся и на этот раз это был не просто шум, это был оглушительный грохот, стоящий над рекой так далеко, как Влас мог протечь за день, он не давал спать, от него никуда нельзя было спрятаться, как бы глубоко Влас не затекал в пещерном лабиринте. Была одна утешительная вещь в происходящем - река словно по заказу наполнилась телами. Запах крови начал перебивать все остальные запахи и Влас не мог уже с уверенностью сказать, то ли это была кровь, растворённая в речной воде, то ли вода, растворённая в реке крови. Но огромное количество мяса не компенсировало Власу почти физической боли он непрерывного грохота - он мучительно ждал, когда грохот прекратится. И грохот прекратился. Он потихоньку отошёл куда-то в сторону, пока не превратился в чуть слышную с поверхности пульсацию, а Влас наконец-то расслабился. Тишина и покой вновь вернулись на берега реки, на берега самого Власа, в его кожу, его душу, его собственную тёплую кровь. Вода продолжала течь. *** Река. В свою очередь, и это предложение можно сократить. Дело в том, что представление - вообще представление о чём бы то ни было - неизбежно базируется на представление о самом себе, то есть факт существования чего бы то ни было вытекает в первую очередь из факта собственного существования. Река, существование, течение - всё это производные, всё это не более, чем абстракции, вытекающие из единственной настоящей вещи - самого себя. Таким образом, утверждая что бы то ни было, человек утверждает в первую очередь самого себя. И слово "течение", или "река" в первую очередь означает того, кто это слово произносит. Я. *** Вместе с грохотом ушло и мясо. Влас понял, что не может обходиться без запаха крови только тогда, когда остался без него. Крови не было. Ну, то есть некоторое время в реке ещё можно было найти тела, в основном людей, иногда - животных, и запах крови долго ещё держался в среднем течении Днепра, а пещера, казалось, пропиталась им навсегда. Но это было не так. Запасы мяса постепенно подошли к концу, запах крови унесло в море, а Влас вдруг понял, что сама его жизнь сейчас - не более чем форма потребления мяса. Кровь стала за годы сытости не просто приятна или привычна - она стала чем-то само собой разумеющимся, чем-то абсолютно безусловным в его жизни. Без крови Влас уже не мыслил себя. Влас попытался ловить животных, заходящих в реку на водопой. Это вызывало определённые трудности, конечно. Во-первых, животные приходили к реке как правило днём, а Влас не любил показываться на солнце, какое бы время года не стояло на дворе. Во-вторых, животные были чертовски осторожны - они подходили всегда к максимально пологому берегу и постоянно рекогносцировались, так, что подкрасться незаметным было чертовски сложно (можно было ловить теплокровных речных обитателей, но они были мелкими и их в реке водилось крайне мало). Ну и самое главное, что Влас сообразил достаточно скоро - вкус мяса лесных или степных млекопитающих не удовлетворял его голода. Он уже привык к самому вкусному и животворящему мясу на Земле - человеческому. Первым человеком, которого Влас утопил, был двенадцатилетний мальчик. Чумазое радостное существо купалось в тёплой ночной воде, наслаждаясь тишиной мирного времени, когда Влас схватил его за ноги и утащил ко дну. Паренёк слишком сильно дёргался и нерационально тратил воздух, он задохнулся на вторую минуту. После нескольких дней рыбной диеты Влас поглощал мальчика, как божественный нектар - с религиозным упоением. Затем ещё был какой-то ребёнок (как-то Власу попервах всё больше дети попадались), тоже практически случайно - увидел, утащил, но скоро Влас выработал систему. Он стал передвигаться по всему течению Днепра (к тому моменту Влас уже понял, как пользоваться шлюзами, хотя часто это было небезопасно и приходилось всё же переползать по суше), выбирая мясо поочерёдно - выше по течению или ниже по течению, в основном ночью и нарушая регулярность, чтобы исчезновения людей нельзя было считать системой. Последний пункт особенно интересен - это могло казаться поразительным, но Влас при необходимости ещё вполне осознавал свои поступки и их возможные последствия, хотя и был скорее самою водой, нежели животным, и - тем более - человеком. Одного человека Власу хватало при экономном потреблении на несколько недель, затем делался небольшой перерыв (голод - лучшая приправа к любой еде), после чего очередная вылазка. Влас не старался казаться экстраординарным - всех людей он просто топил, иногда удавалось одновременно затащить компанию в два или три человека; это было сложно, но удавалось, и тогда Влас мог отдохнуть подольше. Влас нашёл ритм жизни, который полностью устраивал его на данном этапе, и постепенно старился, наслаждаясь своим весьма уже заметным слабением, как раньше наслаждался силой и энергией. Исчезновение людей на реке - дело, в общем-то, обычное. Первый десяток лет никто не придавал значения нескольким утопшим. Люди тонули во все времена и во все времена продолжали идти к реке, во все времена опасались её, и любили от этого не меньше. Матери, конечно, плакали, читая суконную формулировку: "...вероятно утонул в реке во время ночного купания", но всегда оставалась надежда, что пропавший без вести ребёнок жив, что он просто убежал и скоро вернётся. Сказывались и последствия войны - люди не могли уследить за самыми близкими своими родственниками, отсутствие демографического контроля, многочисленные случайные смерти послевоенного времени - всё это отводило от реки подозрения. Да и сама река, частенько становящаяся для человека последним пристанищем и без помощи Власа, разбавляла исчезновения, которые можно было бы записать в "странные". Но пришло время, и люди засомневались. Никакой системы, конечно же, уловить в исчезновениях было нельзя, но обилие ненайденных утопленников в конце концов стало беспокоить. Многочисленные расследования исчезновения на реке людей не давали ровным счётом ничего, что стало в органах внутренних дел своего рода забавой - утопленников стали звать сразу "глухарями" и спихивать их нелюбимым сотрудникам, чтобы испортить им показатели. И хотя никаких неприятных последствий для Власа в этом практически не было (никому не приходила в голову мысль провести расследование, исходя из версии убийцы-людоеда, живущего в реке), странные слухи - на уровне деревенских сплетен - поползли по обоим берегам. Люди говорили, что река что-то скрывает. Даже не так: они говорили, что река что-то ПРЯЧЕТ. Нет, снова не так: они говорили, что река КОГО-ТО прячет. Слухи быстро обрастали легендами, красочными, яркими, часто противоречивыми, но неизменно страшными. Говорили, что в реке живёт злой дух. Этот дух, сам состоящий из чистой воды, прожил в реке тысячу лет и тысячу лет оберегает реку от недобрых посягательств. Дух этот сам по себе не против использования реки, строительства на ней электростанций или заводов, но только за всё это он требует плату. Плату - жертвоприношения. И он забирает по ночам незадачливых купальщиков и уносит в своё водное царство. Говорили, что в реке живут чудовищных размеров рыбы. Они живут в самых глубоких местах, возле самого дна, так, что их никто не видел и никто никогда не мог бы их поймать, но иногда по ночам поднимаются на поверхность. В старые времена рыбы питались животными, но, по мере обеднения Приднепровской экосистемы, животные всё реже и реже становятся их добычей. И рыбы стали людоедами. Говорили, что в некоторых местах реки наблюдаются ядовитые выбросы (вот тут есть расхождения - одни говорят, что эти выбросы вулканического происхождения, и происходят из глубоких разломов в днище русла, другие - что это какие-то искусственные яды, отходы химического производства, сливаемые в реку с заводов). Человека, случайно глотнувшего ядовитой воды, постигали: мгновенный паралич всего тела, судороги мышц конечностей, растворение всех нервных клеток организма, медленное засыпание и утопление, сильный интоксикоз, простое отравление и так далее... Впрочем, эта версия не была ходовой, потому что она не объясняла того, почему странные события происходили ночью, и куда девались тела. Ну и говорили, что некоторые, блядь, вонючие алкаши понажирались и утопли. Блядь. Вот и всё. Влас не имел ни малейшего представления о том, что говорили люди на поверхности, но интуитивно был осторожен. Хотя, конечно же, за несколько десятилетий он попадался на глаза людям, и не раз, но толком никто не мог ничего связно рассказать, и немногочисленные встречи Власа с людьми, оставшимися в живых, только дали почву для новых россказней. В народной молве появлялись и морской дьявол (каким-то невероятным образом он в реку заплыл и пробрался по всем порогам и плотинам), и восставшие из ада утопленники царских времён, и вечные русалки, и, наконец, водяной. Человек из реки. Власу не было никакого дела до народной молвы, до народа и вообще до всего, что происходило на поверхности. Всё, что ему нужно было от людей - это мясо, которое он, с некоторыми перебоями и экономиями, имел достаточно для того, чтобы жить. И он просто тёк, он тёк сквозь тоннели и галереи, он тёк сквозь реки и водохранилища, он тёк сквозь дни, часы и годы. Время было абстракцией. Некоторые изменения, конечно же, имели место. Прежде всего, всё более и более затруднялось передвижение по реке. Какой-то грохот начинался то тут, то там, какие-то движения, после которых оставались новые преграды, ещё и ещё ограничивающие число степеней свободы Власа. Чтобы пробраться теперь вдоль всего русла реки, ему пришлось бы не один десяток раз прибегать ко всевозможным ухищрениям, двигаться по берегу или с помощью шлюзов, где-то усиливалось течение, где-то наоборот становилось спокойнее, всё вокруг Власа менялось. Далее, вода в реке постепенно становилась всё более и более неприятной. С каждым годом Влас обнаруживал новые язвы и раздражения на коже, вкус и запах воды изрядно портились, и, хотя Влас привыкал ко всему происходящему, воспринимая это, как должное, он всё же старался в своих редких вылазках передвигаться по районам с самой приятной водой, там же предпочитал и искать мясо. Влас старел, день за днём, месяц за месяцем, силы покидали его, и даже вожделенное человеческое мясо уже не радовало так, как когда-то. И все возможные проблемы постепенно уходили на второй план, оставляя на первом только немногие часы отдыха после обеда, когда не было уже никакого прилива сил и жажды жизни, а было только абсолютное спокойствие, и желание продлить вожделенную минуту как можно дольше. Влас любил теперь утекать в какие-нибудь удалённые уголки подземных лабиринтов и подолгу лежал там, наслаждаясь тишиной. Влас чувствовал скорый конец, конец того бытия, которое он обозначал когда-то, как "Влас", и начало чего-то нового - новой жизни, может быть, нового течения, нового сущего, в которое воплотится вся та влага, которая содержалась в нём, сменялась в нём, двигалась в нём - нечто вечное и безусловное. Конец пришёл, как и положено, неожиданно и очень громко. Влас давно обращал внимание на какой-то странный шум, раздававшийся чуть в стороне от пещер, какое-то непонятное движение. Он привык к тому, что время от времени то тут, то там начинались какие-то шумы, но как правило они были недолговечны - через какое-то время шум прекращался, а в том месте, откуда он доносился, появлялась новая преграда на реке, или ничего не появлялось, коль скоро Влас не замечал ничего, к реке не относящегося. Но в этот раз шум отличался. Во-первых, он был под землёй. Все предыдущие шумы раздавались с поверхности, этот же явно звучал почти на одном уровне с Власом. Во-вторых, шум был очень близко. Вроде бы, он не был таким уж грохотом, но явственно раздавался где-то совсем рядом. И в-третьих, он не прекращался. То есть, Влас терпеливо ждал день за днём, когда шум стихнет, но тот словно издевался над Власом: иногда затихал, иногда даже надолго, но потом начинался с новой силой. Это изводило Власа: часами мог он лежать в воде и напряжённо вслушиваться в то, что происходит там, где-то в самой земле, совсем рядом с ним. Это пугало его, и он начинал заплывать как можно глубже и дальше от выхода в реку, чтобы не слышать этого проклятого шума. И однажды шум перерос в грохот. Это было совсем ненадолго: всего несколько минут, но Влас понял, что это не просто грохот. Это конец. Грохот раздался не из-за стены пещеры, он раздался прямо в пещере, оглушительный рёв, дикий удар, импульсом прокатившийся в воде по всему лабиринту. Влас почувствовал боль, его тряхнуло, развернуло, поднесло кверху... затем он ненадолго куда-то провалился, а когда вернулся, с трудом сообразил, где находится. В воде отчётливо появился новый запах, и вкус стал немного странным; она вся была наполнена какой-то грязью. В воздухе пещеры над самой водой медленно плавали клубы пыли, постепенно осаждаясь в воде. Что-то поменялось вокруг, но Влас никак не мог сообразить, что. Он почувствовал голод и направился привычным маршрутом к выходу в реку... когда уткнулся в завал. Выход, единственный выход в открытую воду из километров галерей и сводов подземной пещеры был закрыт: словно сама земля просела здесь, чтобы не выпустить больше Власа на поверхность. И Влас понял, какой вид будет иметь его конец. Это будет голодная смерть в кромешной тьме подземной пещеры. *** Я. Это начало и конец, середина в вечном движении. Это форма и содержание, образ и подобие. Это единственная вещь, являющаяся реальной, единственная правда, и, таким образом, единственная ложь. Что может быть сущим, кроме этого? И... вот вопрос... а сущее ли это? И если всё вытекает из "Я", то из чего вытекает само "Я"? Есть ли оно? Или нет? Или нет вообще ничего, ни реки, ни течения, ни вечного движения, ни самоего "Я"? Или есть просто пустота? " " *** Некоторое время Влас пытался выбраться. Он пытался разгрести завал, он носился по всей системе пещер, пытаясь найти ещё хотя бы один выход, он пытался даже выбраться на поверхность по вентиляционным шахтам, которые впрочем оказались слишком тонки, чтобы в них мог протиснуться человек. Небольшой запас мяса, который хранился в пещере, скоро подошёл к концу, и Власу надо было бы переходить на мох, чтобы хоть как-то поддержать жизнь в своём разваливающемся теле. Но попробовав вернуться ко мху, Влас понял, что просто не хочет продолжать эту жизнь, запертым в этой чудовищных размеров клетке, если даже мяса у него не будет. Это не сложно. Просто не есть. Интересно, сколько это продлится??? Влас опустился на дно самой глубокой и тихой пещеры и приготовился умереть. Он лёг, растянувшись на камнях, и прислушался к стуку своего сердца. Сердце билось. Вода была тёплой и мягкой, она приятно обволакивала тело Власа и успокаивала его. Сначала он всплывал каждые несколько часов, чтобы глотнуть воздуха, но потом и это перестал делать. Влас просто закрыл глаза и расслабился. Сначала не было ничего. Вокруг него была вода, сам он был водой, но внутри него не было ничего. Пустота. И так было долго. Но по мере того, как Влас лежал, просто лежал на дне, не шевелясь, ничего не делая, уже ничего не чувствуя, что-то пришло. Поначалу это даже нельзя было назвать мыслями, скорее - какие-то смутные предчувствия, они то накатывали на него, то отступали, волнами, и Влас никак не мог ухватить их за краешек, чтобы выковырять в сознание то, что в них содержалось. Но раз за разом образы, которые накатывали на Власа, становились всё более и более осязаемыми, и постепенно вслед за ними пришли воспоминания. Влас вспоминал своё детство, время, когда он смотрел на реку с завистью и восхищением, время, когда он ещё вовсе не умел плавать. Сейчас уже трудно было представить себе, что такое время когда-то было, но память не стала бы врать, Влас верил ей. Затем первый опыт погружения, эйфория, которая накатывала на Власа каждый раз, когда он, прыгая с берега, ещё только летел вниз, и уже всем телом предвкушал прикосновение воды. Влас вспоминал время своей учёбы, реку, столь же длинную, сколь прекрасную, всё разнообразие её берегов, глубин, флоры и фауны, всё это то сливалось для Власа в целостный радужный образ, то распадалось на отдельные составляющие. Затем постепенно, год за годом, вспоминалась жизнь Власа в реке. Времени здесь уже не существовало, только отдельные образы, ощущения, запах, вкус, какое-то странное ощущение самого себя - всё это менялось, играло, как цвета в калейдоскопе, весь мир становился другим, с каждой мыслью, с каждым движением, мир раз за разом менялся, и вместе с ним менялся сам Влас. Всё, что было, всё, что Влас помнил, сейчас предстало перед ним как дискретная последовательность форм его отношений с рекой: от далёкого восхищения до полного отождествления. И тогда пришли мысли. И первой мыслью, пришедшей в голову Власу, был вопрос: почему? Почему происходит то, что происходит? Почему сейчас, прямо в данный момент времени, он не в реке, не вместе с ней течёт куда-то по вечному кругу, по земле, под землёй, над землёй, не растворяется в её течении и не собирается вновь, по каплям, из мельчайших частиц возникает целое, а лежит вместо этого на дне какой-то подземной ямы в затхлой воде и ждёт, когда окончательно растворится, чтобы может быть переродиться во что-то иное... Почему? Он вновь и вновь задавал этот вопрос, но это оставался только вопрос, острый, как бритва, злой, словно занозой застрявший под кожей. И медленно - очень-очень медленно, словно боясь спугнуть что-то очень важное, или боясь, что спугнут её саму, к Власу возвращалась способность думать. И он снова задал себе этот вопрос, но на этот раз это был не просто вопрос, эхом прогремевший в пустоте его черепа, это был детонатор, запустивший в его голове РАЗМЫШЛЕНИЕ. И Влас начал думать. Почему он лежит сейчас здесь? Почему он не там, не в проточной воде, почему он не с рекой, любимой им больше самого себя?.. Стоп... Может быть, здесь и кроется ответ?.. Он всегда считал свою любовь к реке чем-то незыблемым, чем-то само собой разумеющимся, чем-то настолько очевидным, что даже не стоило останавливаться на этом. Он любил реку больше всего на свете, он боготворил её, больше того - он и был самою рекой, он сам, он был просто водой, текшей из истоков в устье, сквозь все пороги, плотины, преграды, он просто тёк вместе с ней и был ею. Да, он всегда так думал... Но так ли это? Вот это был сложный момент, сложный, потому что вдруг, ни с того, ни с сего, Влас понял, что что-то поменялось в его отношении к реке, что-то стало другим, когда, как и почему - он уже не помнил. И мучительно пытался вспомнить. Он ещё раз перебрал в памяти всё, что происходило с ним, по порядку, с самого первого момента своей жизни, который он мог вспомнить - это, конечно же, был он сам, сидящий на берегу реки, он сам, смотрящий в прозрачную воду, и до того самого момента, когда он лежит на дне этой пещеры, прямо сейчас, он лежит здесь, постепенно умирая, даже ожидая этого, минута за минутой, час за часом, день за днём, Влас знал - это неизбежно. Влас перебрал в памяти всё, что мог вспомнить, и он нашёл момент, когда он действительно, по-настоящему, любил реку. Это было начало его жизни в реке, когда он только учился жить без солнечного света, когда он так же, как сейчас, был готов умереть в любую минуту, и потому всё это для него не имело значения - значение имело только доверие реке. Безусловное и безоговорочное принятие. Абсолютная любовь к реке, к самому себе, и постепенная потеря разницы между этими вещами. Что же случилось потом? А потом это чувство ушло. Влас не помнил, когда, он не мог бы сказать наверняка даже, что стало причиной этому, да и вряд ли у этого была одна причина или фиксированное время. Просто шёл какой-то процесс, который постепенно отодвигал от него реку, делал её всё более и более чужой. Нет, Влас по-прежнему ощущал себя частью реки, всё так же не представлял себе жизни без неё, но вот только... шёл какой-то процесс... и Влас уже не мог вспомнить, когда он говорил с рекой последний раз, он не мог бы сказать, когда он слушал её, и делал то, что она ему говорила, да и само его доверие к реке в результате этого процесса как бы... не то, чтобы пошатнулось... просто перешло в другую плоскость. И Влас понял, с чем был связан этот процесс. Мясо. Мясо стало точной отрыва, постепенно, по мере того, как Влас всё больше и больше привязывался к этой единственной пище для него, он уходил от реки, всё дальше и дальше. И он понял это. И всё то, что происходило с ним - завал, отсутствие еды, вонючая вода - всё это можно было бы объяснить какими-то посторонними процессами, протекающими вне его воли или вообще вне реки, но Влас знал - это её ответ. Он перестал доверять ей, и она за это заперла его здесь, в клетке, из которой не может быть выхода. Влас лежал на дне и всё, что он переживал сейчас, всё, что сообщали ему его органы чувств, его интуиция, его интеллект - это было раскаяние. И дело здесь было не в обидах и не в наказаниях, река неспособна была мыслить такими категориями, она была вне их, просто, когда ты перестаёшь кому-то доверять, он предаёт тебя, и это не имеет ничего общего с человеком. Это закон природы. И Влас молил, он молил реку о прощении, не потому, что чувствовал стыд, или потому, что это было нужно реке, или потому, что он что-то от неё хотел, нет - но лишь потому, что он сам не мог бы умереть, зная, что предал единственного друга, предал то, ради чего жил, что он потерял единственную опору в жизни. Он лежал на дне пещеры, ничего не чувствуя, закрыв глаза, не зная даже, на этом ли он свете, или уже на каком-либо другом, и молил, молил реку, воду, самого себя, молил простить его, и открывался. Постепенно, с каждым словом, с каждым биением сердца, с каждой мыслью о его боли, Влас всё более и более открывался. И в конце концов услышал голос. Полузабытый голос реки. "Ти скучЁв за мною?" - спросила она и ему хотелось кричать от радости. "Пробач мене", - сказал он ей, он она только рассмеялась. "Я не можу тебе пробачити, як не можу на тебе гнЁватися; це не про мене, я завжди тут и завжди однакова - це лише про тебе, ти можеш бути зЁ мною, чи десь в Ёншому вимЁрЁ. НарештЁ ти це зрозумЁв". Влас хотел кричать, петь, танцевать, ему хотелось летать от счастья, что он вновь обрёл это - свою веру, свою любовь, свою свободу, что он вновь обрёл реку, и не имело никакого значения, что будет дальше. И он сходил с ума от радости у себя в голове, и снаружи - сначала несмело, а затем всё явственнее и явственнее - стал пробиваться какой-то шум. Но это был не пугающий подземный гул, это были крики, разговоры и шёпот миллиона счастливых людей, эти люди любили реку, или эти люди смотрели на неё прямо сейчас, и Влас чувствовал это. И он открыл глаза, и прямо перед ним оглушительным взрывом расцвёл цветок. Огромный, разноцветный, огненный цветок раскрывался в ночном небе. Влас лежал на воде, лежал, дыша полной грудью, прямо посередине спокойного течения Днепра и смотрел в это небо, такое же прекрасное, как и река, отражающая тысячи вновь и вновь расцветающих огней. Цветов было много, они были разными, разной формы, цвета, по-разному раскрывались, но все были удивительно красивыми. Влас лежал на спине посреди реки, как когда-то давным-давно в детских снах и фантазиях, слушал реку и смотрел на небо. И Влас просто лежал, и дышал, и слушал восторженные крики людей, и миллион голосов сливался для него с хлопками раскрывающихся цветов, и смотрел на небо. И был счастлив. *** " " Всё. Конец. Мы пришли к некоей гипотетически конечной, и в то же время гипотетически отправной точке, которой замыкается бесконечное кольцо сущего. Здесь мы вольны остановиться и пребывать в любом состоянии сколь угодно долго. Мы можем осмотреться. Подумать. Отдохнуть. Здесь нет пространства и нет времени. Здесь нет знания и нет смысла. Здесь вообще ничего нет. И мы здесь - никто. Или мы здесь - боги. Потому что, когда мы достаточно расслабимся, отдохнём и подумаем, ничто не мешает нам начать что-то новое, то, чего раньше не было. Мы можем просто посмотреть в самих себя, и, будто что-то стоящее там разглядев, просто сказать: Река текла. КОНЕЦ. 5.03.2002 17.16 Диас P.S. После больших праздников из реки регулярно вылавливали утопленников. Обычно это какие-нибудь ночные купальщики, с бодуна неудачно нырнувшие и так и не всплывшие на поверхность. Но в этот раз утопленник был в высшей степени странным: тело разбухло, кожа имела сероватый цвет и была слизкой - все признаки давно утопшего, только вот в форме его тела угадывались какие-то странные деформации, и напрочь отсутствовал гнилостный запах. - Дату утопления какую ставить, товарищ сержант? Пятнадцатое? Сержант почесал за ухом и многозначительно проговорил: - А-а-а, хуй його знає... не схоже... не менше року тут пролежав... - Описывать его как?.. Что в приметах писать? Сержант ещё раз почесал за ухом и отрезал: - А-а-а, вигадай що-небудь. Бомж якийсь, напився та втонув, все одно не знайдемо нЁчого. И легонько пнул ногой столетнее тело.
|
| Вернуться... |
| Диас |
| "Mik..." |
| Любое коммерческое использование материалов без согласования с автором преследуется по закону об авторском праве Российской Федерации. |