Город, который я ненавижу (эссе)

"И я, и этот мир - всего лишь чья-то мысль�"
Виктор (а вот и не Гюго) Пелевин

Давай поиграем в "Города". Помнишь, совсем, как в детстве, не таком близком, чтобы ощущать себя ребенком, но и не таком далеком, чтобы совсем о нем забыть. Что ты припомнишь на "н" - пятнадцатую букву алфавита, состоящую из трех палочек: двух вертикальных и одной горизонтальной? Новосибирск, Нью-Йорк, Норильск, Неаполь, Нефте-Юганск� А Нижний Новгород ты вспомнишь? Так это же на букву "г". Почему на "г"? Потому что имя ему Горький... 
Мне все равно, как называется мой город - я могла родиться в любой точке земного шара. Глобус крутиться вокруг пластмассовой оси, я тыкаю в него наугад пальцем и попадаю на юг Африки, в Кейптаун. Моя кожа темнее ночи, а волосы кудрявы, как морская пена. Утром и вечером, когда нет жары, я работаю на кукурузной плантации. Моя прабабка была знаменитой ведуньей, она лечила смертельные болезни, отгоняла злых духов и призывала добрых. Говорят, будто часть ее дара перешла ко мне, но я не знаю, как им пользоваться. Я просто люблю смотреть, как приходят в порт корабли. У меня такое ощущение, что они - это лепестки одного большого цветка, которые когда-то оборвал и разнес по всему свету ветер. Но теперь они вновь собираются здесь - в порту Кейптауна.
Глобус продолжает свой бег, я вновь закрываю глаза и выставляю вперед указательный палец. На этот раз я в столице Чехии Праге. Я загадочна и сентиментальна, каждую неделю посещаю католическую церковь, скорее по привычке, чем от настоящей веры. К тому же, так я не выделяюсь среди своих соседей, и они не могут сказать обо мне ничего дурного. Заняв свое место во время воскресной мессы, я думаю о том, что в моих зеленых глазах отражается весь мир. Тогда я просто закрываю их и�
Теперь я живу на страницах какой-то книги. Может быть, это любовный роман, которым зачитывается дамочка в метро, пропуская нужную ей остановку, может, какое-то нетленное произведение, которое никак не осилить ученику девятого "А" класса� Я уже не знаю. Но кто сказал, что я не могла родиться в голове какого-нибудь писателя и после перенестись героиней в его произведение? Кто сказал, что я не могла родиться мелодией в сердце какого-нибудь композитора или светотенью в воображении художника? Но и тогда я бы имела собственную жизнь, собственную судьбу - счастливую или не очень, но свою� 
Но я родилась в Нижнем Новгороде. Именно эта точка на карте расширилась для меня до пределов города. В детстве он был всей вселенной, и кроме него ничего больше не существовало, как, видно, помимо материнской утробы, не существует для зародыша. Но вскоре утроба становится тесна, и зародыш выбирается в другой мир ребенком. Так и для меня вскоре город стал тесен. Я смотрю на него, как на рубашку, из которой выросла. Мне жаль его, но еще больше жаль себя за то, что не могу снова стать маленькой и влезть в любимую одежду. И все, что остается - это воспоминания. Самые ранние размытые и нечеткие, как фотографии, снятые без фокуса. Самые поздние настолько реальны и близки, что обдают меня своим жарким дыханием. Слишком много связано с городом, слишком� 
Я возвышаюсь в окне кухни, у которого по своему обыкновению глотаю несладкий чай. А над городом возвышается Горький и смотрит из-под непроходимой чащи бровей. Он стоит столбом, заведя свои мозолистые, забрызганные чернилами ручища за спину. Горький похож на стража, трехголового пса Цербера, охраняющего вход в царство мертвых. Горький, мы живы, мы пока не умерли! Ему все равно. Он - это гордость и проклятье города. 
Памятник вполне "рукотворный", его даже можно потрогать. Правда, только постамент - все остальное слишком высоко. А еще есть сидящий Горький (кто это его посадил? он же памятник!), совсем небольшой. К нему можно забраться на колени. Горький добрый, он не станет возражать. Да и кто посмеет возмутиться, если к нему на колени сядет такая красивая девушка, как я? И Горький не будет тем более, потому что он больше не вызывает у женщин того интереса, который, видимо, вызывал, когда был жив� А так хоть на коленки сядут и погреют немного их, мертвецки холодные, своими теплыми попками.
Горький смотрит на меня и кажется, что сейчас прослезится. Алексей Максимыч, это не вы наплакали Волгу? Ах! она текла еще до того, как вы родились. А я думала, что сначала появились вы, и уж только потом Волга - река, которая пахнет осенью. Боюсь, что ее воды - это единственное, что есть ценного в Нижнем Новгороде. Но Волга вмещает в себя, как большая матрешка маленьких, и другие города. Поэтому она не принадлежит Нижнему, это он принадлежит ей. 
Во-о-о-лга! я падаю перед тобой на колени и разбиваюсь вдребезги. Пусть мои осколки разнесутся твоими водами по всему свету, как кровью разносятся витамины по телу. Волга - исколотая вена, в которую в миллионный раз вонзает свой шприц наркоман. Но удовольствия от этой процедуры он, к сожалению, больше уже не получит. Волга, его драгоценная вена, мертва. Она теперь не способна чувствовать ни страха, ни радости. Лишь по привычке гонит река чернильную воду вперед (ни шагу назад - только вперед!). На самом деле Волга остекленела, как стекленеют глаза у покойника. Я закрою их, чтобы не видеть этого ужасного взгляда. Волга, я не приду на твои похороны, не потому что разлюбила тебя, а потому что не выношу кладбищенского запаха. Там пахнет свежей землей и дождевыми червями. Вообще-то, я ничего не имею против дождевых червей: в детстве мне даже приходилось играть с ними в цирк - они были дикими животными, а я их укротителем; они без страховки прыгали в пропасть с лавочки и героически преодолевали препятствия в виде березовых веточек, которые по моему желанию возникали у них на пути. Волга, я просто не выношу кладбищенского запаха, прости! Лучше я пойду поболтать с твоей младшей сестричкой. 
Нижний Новгород расположился на перекрестии двух рек: Оки и Волги. Здесь они сплетаются, словно две любовницы, а потом Волга, выпивая Оку до капли, продолжает свой иллюзорный бег. Волга, что же ты сделала со своей бедной сестричкой? Говорят, она обмелела� Да, я знаю, что она не сестра тебе вовсе. Но зачем ты, как вампир, пьешь из нее? Волга восстала из мертвых упырем и теперь готова вновь и вновь вонзаться в теплую плоть.
Ее красная пасть с торчащими кверху зубами - это Кремль. Он насквозь протыкает небо, и, причмокивая, как младенец у материнской груди, всасывает в свое нутро облака. Зачем ему столько облаков? Не лопнул бы, родненький. Я знаю, что Кремль иногда проглатывает людей. Только это строжайшая тайна. Многие о ней догадываются, но никто не говорит вслух. Кремль тоже безмолвствует. Я вас уверяю, что если он скажет что-нибудь, то из него тут же посыплются машины, дома, люди, звезды и многое другое. Он проглотил все это когда-то, как огромный бессовестный крокодил. Я не берусь осуждать его, поскольку городу от этого одна только польза: меньше пробок, меньше людей на улицах. Если бы Кремль не старался, глядишь, Нижний и Москву бы перерос� А так вполне компактный город: не огромный, но и не маленький. Постоянно говорит, что он третий город по величине в России, забывая при этом, что третий всегда лишний. 

Я пью свой несладкий чай, обжигая язык и горло. Где-то на главной улице Нижнего, напоминающей прямую кишку, движется нескончаемым потоком плотная масса людей. Они и город равнодушны ко мне, потому что я для них не больше, чем амеба или туфелька инфузория, которую даже на палец не оденешь, не то, что на ногу. А я просто не могу спокойно относиться к городу. В моем сердце, как лава во чреве вулкана, закипает ненависть. Скоро, скоро она вырвется через мое горло наружу, потечет по улицам города, затопит людей, которые позабыли свои лица дома в шкафу и бродят, безлицые, похожие на приведения, туда-сюда; затопит корявые деревья, листья которых похожи на доллары - такие же зеленые и так же бесполезно шуршащие на ветру. Я буду исторгать из себя раскаленную лаву ненависти до тех пор, пока город не запросит пощады, пока на его выцветшие глаза не навернутся слезы. Но я буду неумолима, ведь настоящий тиран никогда не останавливается на половине пути, иначе его сочтут слишком мягкосердечным и не восславят в веках. С каменным выражением лица я буду продолжать разрушение города, который ненавижу. Ладонью прихлопну холмы и превращу их в равнину, дуну на дома и они развалятся, а самые крепкие улетят в волшебную страну Оз. 
Боюсь, что вскоре от Нижнего останется лишь его отражение в Волге� Тогда я сяду по-турецки на берегу и стану вспоминать город: как смеялись надо мной, подергивая усиками, его красные трамваи, как нарочно убегала из-под ног закрученная восьмеркой Чкаловская лестница, ведущая на набережную, как стыдились вечерами смотреть мне в глаза его фонари�

Я наблюдаю свой город с крыши четырнадцатиэтажного дома: люди внизу рассыпаны как пригоршня семечек, а сооружения готовы разместится на моей ладони. У города пока нет имени, он не отмечен на карте, и я не знаю, в какой части света ему следовало бы располагаться. Но все это сейчас совсем не важно. Разлинованный моим взглядом, город начинает укладываться в какие-то рамки, но, по мере того, как сгущаются сумерки, выходит из них. 
Где-то совсем далеко красным сигаретным огоньком горит телевышка, а на фоне чернеющего неба отпечатались строительные краны, напоминающие гигантские виселицы. Город строится и растет. Он - живой организм. Здесь - на крыше - я отчетливо чувствую его дыхание, держу руку на его пульсе. Тук-тук-тук� Это пытается вырваться их грудной клетки его сердце, сокрытое от меня яркими огнями, которые уже начали зажигаться повсюду. Звезды вверху, огни - внизу� Все перемешивается, и я теряю ориентиры между землей и небом. Я воспаряю книзу, но потом оказывается, что я падаю кверху. Город со смехом ловит меня, зажимает в своих липких объятьях и произносит тихо-тихо на ухо, чтобы слышала одна я, свое новое имя.