|
Вслед за грозовыми облаками |
Я никогда не видела ее. Это может показаться вам странным, тем более, если вы узнаете, что мы прожили с ней вместе два месяца. Но я не видела ее всего лишь в обычной жизни, не сталкивалась, как с человеком из плоти и крови. Не смотря на это, она оказалась для меня намного реальнее всех моих друзей и знакомых вместе взятых. Тогда я жила одна в двухкомнатной квартире, поэтому вечерами у меня частенько собирались друзья. Став заложниками своих давних отношений (знакомство наше началось еще во время учебы в институте), мы разговаривали ни о чем. Конечно, со стороны казалось, что разговоры наши плетутся вокруг определенных тем - политики, искусства etc. Но если прислушаться, оказывалось, что мы произносили набор нечленораздельных звуков. Просто сидели и что-то говорили, для того, чтобы убить тишину. Тишина, однако, была очень живучей, и стоило нам умолкнуть, как она вновь начинала наполнять комнату. Двенадцать квадратных метров тишины - такое вряд ли кому-то понравится. Итак, день изо дня мы собирались все вместе у меня, чтобы душить тишину. Очень скоро наша дружба стала видеться мне гадкой гидрой, со многими лицами, каждое из которых пытается перекричать другое. Я бы не удивилась, если однажды они начали пожирать друг друга. Гидра нашей дружбы иногда требовала, чтобы ее вывели на прогулку. И тогда мы ехали куда-нибудь в лес на пикник. В один из таких выездов я обрела ее. В тот день Гидра заняла три машины. Долго искали подходящую поляну, потому что на том месте, где мы собирались обычно, застали гидру чьей-то чужой дружбы. Я сидела за рулем своего авто. Со мной ехали Ленка и очередной ее дружок Толик. Не знаю каким образом Толик, со своей свисающей на глаза, похожей на зубья крокодила, рыжей челкой, попал в поле ее зрения. Я решила, что его сбросила Ленке ненароком какая-нибудь дородная женщина с работы. И, действительно, моя догадка подтвердилась. Когда мы разводили костер, Ленка шепнула мне на ухо, что Толик - сын их главного бухгалтера. - Повезло же тебе! - усмехнулась я. - Хочешь, подарю? - злорадно огрызнулась Ленка. Игра "передай другому", эстафетной палочкой в которой были мужчины, и которую практиковали некоторые мои подруги, меня совершенно не занимала. Однако Толик во время пикника безмолвно ошивался около меня, как будто теленок на выпасе вокруг колышка, к которому привязан. Ленка тем временем начала любезничать с Пашей. А Гидра, кривя свои морды, упражнялась в убивании тишины этого природного уголка: злорадно шипела на разные голоса и скалилась рядами острейших зубов. Наконец, она решила отправиться в лес. Приминая ядовитым хвостом траву и цветы, Гидра зашлепала вглубь леса. Вскоре она скрылась среди деревьев, а мы остались с Толиком вдвоем - поддерживать готовый в любую минуту погаснуть костер. Я лежала на расстеленном брезенте, закинув руки за голову. Иногда на меня, словно альпинисты на гору, забирались муравьи. Наверное, если бы я лежала несколько часов совершенно неподвижно, они начали сооружать надо мной свой муравейник с лабиринтом коридоров, со множеством маленьких лесенок. Я бы спала внутри такого муравейника, а они медленно поедали мою плоть. - Интересный народец муравьи, - сказала я, стряхивая с себя своих мнимых пожирателей. - Может, это отдельная раса людей, как, например, японцы или негры? Со своей культурой, со своим укладом. Только этот выносливый народец может быть сломлен, к примеру, обыкновенным ливнем, который будет ударять тяжелыми каплями и разрушит их строительство. - Ты думаешь, что вода - это зло? - сверкнул глазами из-под челки Толик. - Когда разрушает, то да. - На самом деле дожди живые. Я был в Африке, в Серенгети два года назад - осуществил свою давнюю мечту. Тогда как раз начался сезон дождей. Дождь не стоит на месте. И вслед за ним перемещаются некоторые животные, например, стада газелей. Дождь в Африке - это жизнь, и они следуют за жизнью. Они идут путем грозовых облаков: все время по кругу на юго-восток. Толик хотел сказать что-то еще, но внезапно вместо звуков, на его губах начала появляться смола - самая обычная, какая выделяется из ранок вишневых или сливовых деревьев: янтарного цвета, пахучая, липкая. Я видела, что Толик силится что-то сказать, но только смола пузырилась на его губах и кусочками расплавленного солнца капала с его подбородка на траву. Толикова безъязыкая челка клацала крокодиловыми зубами, но своему хозяину ничем помочь не могла. Я протянула Толику свой носовой платок. Он вытер им губы, подбородок, и смола перестала извергаться из его рта. - Чуть было не затопило, - облегченно выдавил из себя Толик через некоторое время. - Всегда такое бывает, когда хочу сказать что-то важное. Будто какая-то внутренняя сила затыкает мне рот. - И что же ты хотел мне сказать? Мы говорили, про африканских газелей, которые ходят за грозовыми облаками, как нищие ходят за богачами, которые в любой момент могут подать им грошик. Но Толик не смог вспомнить, тогда я достала из рюкзака потрепанную колоду карт, и предложила ему сыграть на деньги. Он согласился, но без большой охоты. Колода не была крапленой, но я знала, что выиграю. Просто эти карты так давно были у меня, что я успела их выдрессировать, и все они мне беспрекословно подчинялись, за исключением, пожалуй, опальной дамы треф и союзной с ней шестерки. Но даже совместными усилиями они не могли бы испортить мне игры. Толик очень быстро сник. Мне не нужны были его деньги, и когда после очередного проигрыша он потянулся за бумажником, я начала отговариваться. Но Толик все равно сходил за пиджаком, который оставил в машине, вытащил из внутреннего кармана довольно плотно набитый бумажник, открыл его. Там была вставлена фотография какой-то девушки. Тогда я не обратила на нее особого внимания, просто механически спросила, кто это. Толик смутился, как человек, затрудняющийся ответить. - Сестра, - сказал он будто наобум, быстро выудил купюру, захлопнул бумажник и спрятал его обратно. Я поняла, что Толик просто-напросто украл этот бумажник, но по каким-то причинам не успел переложить деньги. Потом я спросила у Ленки, никакой сестры у него не было. И денег Толик много иметь не мог, потому что тунеядцем сидел на шее своей матери. Потихоньку из леса начали возвращаться друзья. Поупражнявшись еще немного в бесполезном словоизлиянии, мы начали укладываться спать: кто в машины, кто в палатки. А утром, пока Гидра храпела на разные голоса, я залезла в пиджак Толика, который он оставил в моей машине, вытащила бумажник и вложила туда деньги, которые он отдал мне за проигранные партии. Я планировала сделать это быстро, но фотография лже-сестры Толика, которую я теперь видела вблизи, меня остановила. Это была девушка примерно моего возраста со спутанными волосами и смехом на губах. На ней была застиранная футболка и коротенькие шорты, руки она игриво уставила в бока, а голову чуть склонила на бок. Бумажник я вернула на место, а фотографию засунула себе в карман. Если бы вы поинтересовались, зачем я это сделала, то тогда я бы точно не смогла ответить на этот вопрос. Мне просто захотелось рассмотреть ее поближе, подольше. Девушка на фотографии притягивала меня, требовала внимания к своей персоне. Весь облик ее как бы говорил, что она хочет со мной о чем-то поговорить. Я не стала узнавать у Толика, чей это бумажник, чтобы встретиться с этой девушкой в действительности. Зачем, если ее натуральное воплощение лежало у меня в кармане? Я точно знаю, что Толик украл этот бумажник еще до того, как попал в нашу компанию, потому что, во-первых, никто из моих друзей денег не хватился, во-вторых, их близких людей я знала, и если бы у кого-то появилась новая девушка, он не преминул об этом сообщить. Эта фотография просто завораживала меня. Девушка тянула как магнит. Приходя каждый вечер домой с работы, я первым делом кидалась к фотоальбому, в котором, на самой последней странице, был ее снимок. Как одержимая я водила пальцем по ее губам, и мои пальцы запоминали их форму, как пианист по фортепианным клавишам запоминает музыкальное произведение: "до-до-ре-до-ля"... Все очень просто и незамысловато, но как впечатляет! Я перестала видеться со своими друзьями. Сначала они звонили, спрашивали, можно ли прийти или приглашали куда-нибудь меня. Но для того, чтобы раз и навсегда избавиться от Гидры, нужно было стать хитрой и изворотливой. Я находила сотню отговорок, и, наконец, однажды объявила всем, что уезжаю в долгосрочную командировку, а сама перестала подходить к телефону. Девушка с фотографии смотрела на меня исподлобья, чуть прикусив губу, и молча соглашалась со всеми моими действиями. Я чувствовала, что она хочет остаться со мной наедине, хочет коснуться языком уха и прошептать самые сладкие слова на свете, которые будут предназначены только мне. Я могла смотреть на нее часами не отрываясь. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы она подмигнула мне из своего застывшего глянцевого пространства. Однако, несмотря на то, что никакого знака с ее стороны не поступало, я была уверена, что она слышит и понимает меня. Я все думала, какой она бывает в движении: если повернет голову направо, если взмахнет рукой или вдруг заплачет? Человек может меняться каждую секунду, это зависит от выражения его лица, от позы, наконец, от освещения. Мне хотелось полюбоваться ею со всех сторон и (об этом я даже не мечтала) дотронутся до нее. Постепенно я начала представлять ее в движении. Конечно, все мои фантазии были довольно условны и она, одним своим настоящим, живым взглядом могла свести их на нет. Одного своего старинного приятеля, который работал в фотостудии, я попросила увеличить этот снимок. Он, конечно, удивился моей просьбе, спросил, почему бы мне ни предоставить ему негатив, но в итоге постарался сделать все как можно качественнее. Увеличенное фото получилось несколько размытым, и ее черты, которые так завораживали меня, несколько смазались, но требуемый эффект был достигнут. Я повесила ее увеличенное изображение на стену. Так прошел месяц. Я смотрела на нее каждый вечер, и до сих пор удивляюсь, как мой взгляд не протер стену в том месте, где висела ее фотография? Но я была вознаграждена, потому что пришел день, который сдвинул все с мертвой точки. Тогда я пришла домой с работы позднее обычного - задержали дела. На улице попала под дождь (с некоторых пор пришлось ходить пешком - я продала свою машину), поэтому принесла с собой запах воды. Налив себе чаю, я открыла фотоальбом и по обыкновению долго вглядывалась в ее изображение. И вдруг я почувствовала, что к запаху воды примешивается еще какой-то посторонний запах. Я вспомнила, что так обычно пахнет луговая клубника, когда ее только-только отделяешь от стебелька, на котором она висела с самого своего рождения, покачиваясь на ветру. Сначала я решила, что мне просто показалось, но запах был слишком отчетливым, и сомнений больше быть не могло - это пахла ее кожа. Я потрогала пальцем фотографию, однако живой плоти не обнаружила. К моему сожалению, нас все еще разделяла тонкая пленка глянцевой фотографической бумаги. Я легла спать. В эту же ночь мне приснилось, что я трогаю губами ее кожу. Она трепетала, как будто крылья легчайшей бабочки - крапчатые, большие... Вместе мы начали подниматься кверху. Ладони соприкоснулись с облаками. Неужели, неужели бабочки ТАК высоко летают? Губы мои в пыльце. Я проснулась в слезах. Я разорвала свою подушку зубами в клочья. По комнате начали летать белые перья, от которых мне стало безумно холодно, потому что они напомнили мне зиму. И зима начала бушевать в моей квартире. Уже сквозь снежную вьюгу я пробиралась к телефону. - Сегодня не приду, - коротко сказала в трубку. - У меня наступила зима. Так неожиданно, так внезапно, температура ниже нуля, как у трупа. Настольная лампа не грела, даже если я вплотную подносила к ней руки. Пора было становится на лыжи. Снег все валил. Я пошла в спорт-магазин и выбрала лыжи с длинными палками. Продавцы смотрели на меня без одобрения и предлагали приобрести тренажер. Когда я вернулась домой с лыжами подмышкой, снег в моей квартире уже растаял, вместо сугробов теперь была лужа воды. Под дверью меня поджидала соседка снизу, и выражение ее лица не предвещало для меня ничего хорошего. Моя попытка объяснить, что я здесь ни при чем, что во всем виноваты законы природы, не возымела успеха. Соседка не хотела мне верить и кричала, что в ее квартире отклеились обои. Наконец, мы договорились, что я собственноручно сделаю ей ремонт. В моей квартире воды было по щиколотку. Я прислонила лыжи к косяку и разулась, мои кроссовки тут же были подхвачены волнами. Они некоторое время плыли, как маленькие кораблики, а потом, видимо, хлебнув воды через край, дружно пошли ко дну. Аккуратно закатав штаны, я побрела по этому морю, в надежде выловить хотя бы часть плавающих в нем предметов. Но все вещи, как только я их убирала повыше на шкаф, вновь ныряли в воду. Я уже было разозлилась, но меня отвлекла ее фотография, отраженная поверхностью моего неожиданного моря. Изображение на самом снимке, висящем на стене, оставалось неподвижным, а вот о его водяной проекции этого нельзя было сказать. Она махала мне руками из толщи воды, по-обезьяньи корчила рожицу, и хлопала ресницами. Первое время я стояла в оцепенении, а потом догадалась подать ей руку. Схватившись за меня пальцами, она вынырнула из воды, словно сказочная русалка, поднялась в полный рост, улыбнулась и убрала мокрые волосы со лба. - Вот какая ты, оказывается, - прошептала я одними губами, но она поняла меня и ответила. - Ничего, что так долго заставила ждать? Ее застиранная футболка намокла и прилипла к телу, давая возможность увидеть то, что должно быть скрыто от посторонних глаз. Заворожено глядя на нее, я подошла ближе, стянула футболку и впервые дотронулась до ее тела. Оно было раскаленным, словно уголек, только что вынутый из печки. Я почувствовала на себе ее руки, и тут мы вместе рухнули в воду, подняв брызги до самого потолка. Нам было так жарко, что море мгновенно пересохло, не оставив на месте своего недавнего пребывания ни единой капли. А потом утро распахнуло свои глазюки. Спросонья оно никак не могло разглядеть, из чего конкретно состоит город, не могло отличить поникшие деревья от самоуверенных фонарей, а ссутулившиеся дома от нагромождения облаков на горизонте. В моей квартире тоже нельзя было отделить один предмет от другого, с точной уверенностью сказать, где правая рука, а где левая. И прежде, чем я смогла определить свои левую и правую половины, я почувствовала, что она спит рядом со мной. Это было наше первое совместное утро, поэтому я помню его слишком хорошо. По крайней мере, слишком для того, чтобы забыть. Она не касалась меня, но я все равно знала, кто рядом со мной спит. Еще полупрозрачная, как стрекозиные крылья, еще не до конца мною осознанная, она уже была. Я чувствовала, что ей снится ее первый сон, запоминающийся и, в то же время, очень быстро исчезающий из памяти, как исчезает ночная роса с первыми лучами солнца. Помню, меня обидело, что сон ей снится не про меня, а про того человека, который снимал ее на фотографию. Один глаз его был объективом фотоаппарата, он мог выдвигаться и фокусироваться на нужном предмете. У него были сильные жилистые руки, напоминавшие два черных штатива. Я даже не знала, любила ли она своего фотографа. Но я не ревновала, ведь только благодаря его застывшему взгляду я смогла ее увидеть. Меня поразило, что у нее совсем нет дыхания. Обычно у спящего человека его и не слышно, но здесь было совсем другое дело: она не дышала вообще, но в то же время была жива. Просто ее связь с этим миром была настолько тонка, что она мало зависела от его строгих законов. И это были мои первые наблюдения в то утро. Я не изучала ее, но мне было интересно, почему она пришла ко мне такой, какой пришла? Почему отпечаталась в этом мире? Тем временем она взмахнула своими накрахмаленными ресницами, царапнув ими по подушке, и подняла голову. Она еще не до конца отошла ото сна, который ей снился, поэтому не сразу поняла, куда делся фотограф с руками-штативами, и что здесь делаю я. Но потом она вспомнила, забавно нахмурив при этом лоб, и пожелала мне доброго утра. Затем мы взялись за руки и на счет три вместе соскочили с кровати прямо на кухню, проделав при этом головокружительнейшее сальто-мортале. Там мы сидели абсолютно голые, и пили кофе с молоком. Вернее, я набирала в рот кофе, а она молока, и, целуясь, смешивали эти банальные ингредиенты. Позавтракав таким образом, мы начали одевать друг друга. Она сидела на стуле, и нарочно болтала ногой, пока я пыталась завязать ей шнурки. Мне удалось ее утихомирить только тогда, когда я достала из кармана шоколадную конфетку. Она с радостью схватила предложенное, и пока была занята его поглощением, я наконец-то закончила свое дело. Мы шли по улице, попинывая ногами солнечные лучи, улегшиеся посреди дороги. Она рассеяно смотрела на стеклянное пространство витрин, заполненное разноцветной чушью, и, кажется, совсем меня не слушала, погруженная в какие-то свои мысли. А потом она помрачнела, и небо помрачнело вслед за ней. Над нами, словно крылья огромной птицы, нависло черное облако. Мы побежали, но оно не отставало от нас ни на йоту... И грянуло. Мы нырнули в метро, которое похоже на ушное отверстие города или его горло или влагалище. В последнем случае, этому городу нужно было бы дать женское имя. Хотя построивший его сколько-то лет назад вряд ли предполагал, что у города вдруг обнаружится отверстие, ведущее в самую утробу. - Смотри-ка, облако, как живое: следует за нами по пятам. Наверное, если бы позволило небо, оно спустилось и в метро. - А, может, это не облако идет за нами, а мы за ним? Я отрицательно покачала головой, взяла ее за плечо и повела к эскалатору. Если бы прорыли метро по всей земле, люди смогли бы путешествовать из одной страны в другую, из одного города в другой, не поднимаясь на поверхность. Зато после такого путешествия, которое длится несколько дней, они выбирались бы наверх слепые, как кроты. Поэтому у выхода из метро обязательно продавали солнцезащитные очки. А вдруг людям понравится подземный мир, и они навсегда переберутся сюда? Метро всосет их, как всасывает молоко младенец из груди своей матери. Мы спускались все ниже и ниже. Наконец, оказались на платформе. Я подумала, что если все миры когда-нибудь сходятся в одной точке, то точка эта находится именно здесь - в метро, куда мы спустились с ней, спасаясь от дождя. И если сейчас взорвать эту точку, линии миров неотвратимо спутались бы, как спутывается в большом бабушкином мешке неаккуратно смотанная пряжа. Я представила ком из разноцветных нитей, каждая из которых - это отдельный мир. Я поделилась с ней своими опасениями. Она предложила погулять по шпалам, чтобы избавится от навязчивой идеи спутанных в клубок миров. Мы спрыгнули вниз, и пошли, взявшись за руки, вперед, навстречу темноте. Удивительно, но никто из стоящих на станции людей не стал мешать нам. Наверное, все они равнодушно отвернулись, потому что им не было никакого дела до переплетенных миров. - Здесь ток, - улыбнулась она и прежде, чем я успела среагировать, дотронулась до шпалы. Когда она отняла руку, кончики ее пальцев светились зеленоватым светом, который фосфорировал в темноте тоннеля. - Электри-и-и-чество, - с уважением потянула она, и как ребенок зачаровано смотрела на свою руку, будто у нее на ладони находилось самое расчудесное на свете волшебство. - И что ты с ним будешь делать? Но она не успела ответить - на нас уже несся поезд. Он был похож на разъяренного быка, которого отважный испанский торреодор дразнит красной тряпкой. Теперь для меня точно все нити миров запутаются в одном клубке, теперь... В общем, я потеряла всякое самообладание. А она стояла совершенно спокойно, вдруг выкинула вперед свою фосфорирующую руку, и поезд беспрекословно повиновался ей: заверещав тормозами, он начал сбавлять скорость, пока не встал как вкопанный на месте в нескольких метрах от нас. И вся наша дальнейшая жизнь всегда напоминала мне этот случай, потому что походила на жизнь в глухом тоннеле метро перед только что остановившимся поездом. Каждый день на грани, на волоске от чего-то страшного, неизбежного. Она никогда не сомневалась в том, что поезд остановится, что его тормозной путь закончится не дальше нас, а точно перед нами. Меня же постоянно терзали сомнения. Однажды вечером я сказала ей об этом. Я сидела на диване, а она лежала на нем, положив свою голову мне на колени. Мои пальцы утопали в ее прядях, словно пассажиры разбившегося на щепки корабля в море. - Я боюсь за тебя и за себя. Боюсь, что однажды беда войдет в наш дом, не обратив внимания на закрытые двери. Она заберется по водосточной трубе и постучит в окно, попросив пустить ее на ночлег. - Этого никогда не будет, - уверенно произнесла она. - Выкинь из головы такие мысли. Тебе просто нужно попробовать чего-то новенького... А давай приготовим любовный коктейль! Точно такой, какой готовили в средние века зеленоглазые ведьмы. Они варили его в зловонных котлах, а потом выпивали друг с дружкой на брудершафт до капли. Я никогда не представляла себя ведьмой. Но она настояла, и мы начали собирать необходимые ингредиенты. Я думала, что понадобятся какие-нибудь экзотические вещи, вроде крысиных хвостиков или крови переспелой девственницы. Но все оказалось намного проще. - Самое главное - это магические слова, - она принесла с кухни трехлитровую банку, и зашептала в нее что-то непонятное, а потом ловко закрыла крышку. Слова, заточенные в банке, светились фиолетовым светом и действительно походили не на обычные - повседневные, а на магические. - Теперь слова нужно заставить чихать, - говоря это, она приоткрыла крышку и сыпанула туда жгучего красного перца. Слова дружно зачихали, синхронно меняя свой цвет с фиолетового на красный и обратно - с красного на фиолетовый. Через некоторое время она налила в банку апельсинового сока. Коктейль был практически готов - оставалось только добавить в него немного чарующего танго. Я засомневалась, сказав, что танго - это танец мужчины с женщиной, и у нас ничего не выйдет. Она посмотрела на меня скептически, и повела на улицу. Мы поймали такси и доехали до приглянувшегося ей бара. У входа она сказала мне: - Ты должна найти здесь мужчину, с которым исполнишь танго. Это очень важно для нашего с тобой любовного напитка. Я не возразила ей - как всегда меня подкупила ее уверенность. В самом деле, если уж варить ведьминское зелье, то нужно становится ведьмой до конца. Мы шагнули в прокуренную полутьму клуба. На минуту я потеряла всяческую ориентацию, но она слегка подтолкнула меня в спину, как тыкают мордочкой в молоко слепого котенка. И тут же я налетела на него - того, с кем чуть позже мне предстояло добавить последнюю составляющую нашего с ней коктейля. - Вы похожи на птичку, которая отбилась от стаи и потому стала подвластна прихотям ветра, - улыбнулся он, ловя меня своими большими ладонями и не давая мне упасть. Мы пошли к бару, мы разговаривали. Все это время я чувствовала, что она следит за мной, контролирует каждое мое слово и каждый мой жест. И она добилась своего: в одно мгновение я поняла, что во мне начинает пульсировать исступленный ритм танго. Он уловил этот ритм, и она тоже почувствовала его всем своим телом. Теперь желание соединяло нас, как соединяет нить нанизанные на ней бусинки. Мы были три бусины, висящие на одной нити желания. А потом мы с ним исполняли танго у меня дома. Она сидела в углу с трехлитровой банкой в руках и с интересом наблюдала наш постельный бенефис. Утром я проснулась в его объятьях. Это было так странно, так пугающе непривычно. Он улыбался во сне - думал, что поймал меня и теперь никогда не отпустит. Но я ловко выскользнула из его рук, просочилась сквозь пальцы так, что он даже не проснулся. А ее нигде не было. Я испугалась, я звала ее по имени. И тут подошел он, спросил, кого я зову. - Девушку, которая вчера была с нами в баре, которая сидела всю ночь в другой комнате, хотя место ее рядом со мной, в моей кровати. Он ничего не понял, потому что я захлебнулась словами. Обхватив колени руками, я уселась на пол в кухне. В таком положении я пробыла до тех пор, пока он не ушел. Мне было невыносимо стыдно оттого, что мои губы запомнили форму его губ. И тут вошла она. Я бросилась к ней, а она как всегда была спокойна: - Наш коктейль готов! Она протянула мне трехлитровую банку с мрачно поблескивающей серебристой жидкостью (такой оттенок любовному напитку придало наше с ним танго). Я стояла молча, потом крепко зажмурила глаза. Казалось, что если сейчас разомкну веки, то из-под них посыплются горькие осколки слез... И я открыла их, но вместо водицы из глазниц вывалились сами глаза. Они шлепнулись на пол и остались лежать там маленькими сырыми комочками. И я стояла, безглазая, ничего не видя вокруг. Как-будто внезапно выключили пространство. Наверное, так же выглядит ее фотография, из которой она вышла ко мне, и где не осталось ровным счетом ничего, кроме мерзкой пустоты. Я вытянула вперед руку и случайно сшибла банку, которую она все еще протягивала мне. Банка зазвенела об пол - любовный напиток был безвозвратно утерян. Я слышала, как перешептываются вырвавшиеся на свободу магические слова, как кружит по комнате недавно произошедшее между мной и им серебристое танго. Она не пыталась ловить убегающие от нас ингредиенты коктейля - она просто стояла и зачаровано смотрела на танго: шаг, крутой поворот и, конечно же, музыка... - Знаешь, - начала рассказывать она, усаживая меня на стул, - главный инструмент танго, бандонион, сначала использовали в церковно-приходских службах. А потом он попал в Аргентину и здесь ему нашли иное применение: на бандонионе играли в борделях, где, собственно, и родилось танго. - А я и не знала, что в борделях, - механически отозвалась я, особенно не вслушиваясь в ее слова. В тот вечер мы заснули отдельно. Она спала на кровати, а я, безглазая и одинокая, на стуле в кухне. А на следующий день она вернула мне мои глаза. Оказалось, что она аккуратно подобрала их и положила на блюдечко. Но даже теперь, когда я снова могла видеть, чувство выключенного пространства не покидало меня. И будто не было вокруг трехмерного мира, а была только единая плоскость, которая искажала предметы до неузнаваемости. Я не стала говорить ей, что побывала в ее прежнем жилище, отгороженном от реальности глянцевой пеленой. Она видела перемену во мне, и тоже ничего не говорила. С этих пор все пошло наперекосяк. Утром я уходила на работу, а вечером могла не застать ее дома. Она возвращалась очень поздно или вообще на следующий день. - Что ты делала все это время? - спрашивала я, ища верный ответ в ее черных, усмешливых глазах. Она молчала, а глаза говорили, что видели вздыбленное море, рыцарские замки и расчудесных зверей из сказок всех народов, живущих на земле. От нее обычно пахло водой и молниями, губы ее были влажны и она, смеясь, рассказывала, как целовалась с облаками, отраженными в лужах. По ночам я несколько раз просыпалась и смотрела, как она спит. А однажды мы проснулись одновременно, и обе посмотрели друг на друга. Тогда я поняла, что она тоже просыпалась для того, чтобы взглянуть на меня. Мы улыбнулись нашей детскости и смело занырнули в волны желания, которые захлестнули нас с головой и вынесли в открытый океан. Огромные пространства вокруг и мы - их сосредоточение, их центр. Мы знали, что все это принадлежит нам, однако унести с собой эти просторы в реальный мир не хотели. Через несколько дней это плавание по волнам открытого океана превратилось всего лишь в воспоминание. Как если бы художник зарисовал понравившийся пейзаж, так и каждая из нас сохранила застывшую картину произошедшего той ночью. Но когда я заговорила с ней об этом, то поняла, что у нее остались совсем другие, отличные от моих впечатления. - Мы никогда не были в открытом океане, - заявила она мне, - ты что-то путаешь. Океан - это страх, это ненависть... - И ты еще будешь утверждать, что разбираешься в океанах?! Ты все, все забыла. Разве можно не придавать значения тому, что между нами было? Я перешла на крик. Во время этого разговора мы как раз заканчивали ужинать. Я мыла посуду, поэтому размахивала в разные стороны тарелкой. - Не понимаю, - продолжала я, - может ли хоть что-нибудь в этом мире вывести тебя из себя? Она внимательно слушала меня, но в ответ не повела и бровью. Я разозлилась окончательно, и шарахнула тарелку об пол. Это был мой предел. Я склонилась над черепками, а она подошла сзади и просто погладила меня по голове. После этого случая моя любовь к ней превратилась в маленького, уродливого слоненка. Он тянул свой кривоватый хобот и жалобно шевелил большими складчатыми ушами. Слоненок знал, что в Африке ему больше не место. Скоро-скоро его увезут в один из самых больших лондонских зоопарков, и он окажется в тесной клетке, которая размером будет едва доходить ему до макушки. Люди, проходящие мимо слоненка, начнут корчить ему рожи и тыкать в него пальцем, потому что таких уродливых слонят они в жизни никогда не видели: ни в красивых книжках про животных, ни по телевизору в специальных передачах, ни на арене цирка, ни в других зоопарках. Наверное, такой слоненок никогда не сможет жить на земле, поэтому ему ничего не останется делать, как навсегда заснуть. И он заснет стоя, потому что так засыпают все слоны, даже самые уродливые. Никому не нужны будут его синие бивни, потому что в цене только белая слоновая кость, а синяя еще не нашла своего покупателя. Однако труп слоненка не оставят в покое: из него сделают чучело, набьют опилками или другим материалом, каким обычно набивают чучела. И уродливый слоненок будет стоять в каком-нибудь знаменитом музее, и рядом будет висеть табличка, сообщающая, что это самый уродливый слоненок на свете - генетическая ошибка природы. И вот однажды она сказала, что кто-то умер, а мы этого и не заметили. Я ответила, что это всего-навсего скончался маленький слоненок с синими бивнями, который жил в самом большом лондонском зоопарке, и подала ей только что купленную мной газету. Там действительно была небольшая статья, в которой сообщалось о смерти самого уродливого на свете слоненка, фотография прилагалась. И тогда она все поняла и заплакала. Я вытирала ей слезы, пыталась успокоить, объясняя, что слоненок умер тихо - во сне. - Пойми, он не подавился банановой коркой, не захлебнулся водой, когда его поливали из шланга, его не зарезал маньяк - ненавистник слонов. Плакать не стоит - что произошло, то произошло. Она успокоилась и уснула на моем плече. Я сидела, боясь пошевелиться, чтобы невзначай не разбудить ее. В те минуты мне казалось, что я смогу уберечь ее от любого зла, которое только существует в мире. Где-то на улице молниями танцевала гроза, а потом тихо шел дождь. Я слишком, слишком была погружена в свои мысли, чтобы слушать его лепетания. Наконец, в наш дом пришла грязнуля-ночь. Своими мохнатыми лапами она наследила в прихожей. Мне сразу не понравилась эта ночь, но я не стала ее прогонять, ведь она смотрела в мои глаза, как затравленный, бездомный зверь. Потом я поняла, что это была всего лишь актерская личина, надетая только для того, чтобы сбить меня с толку. Я встала с дивана осторожно, чтобы не разбудить ее. Пошла на кухню и долго смотрела на тени ночных деревьев, которые раскачивались на стене. А потом нажала кнопку выключателя, и свет слизнул со стены этот мифический лес. Дождь был косой, я плотно закрыла форточку, чтобы вода не попадала на подоконник. Я вернулась в комнату, чуть не наступив при этом на ночь, успевшую свернуться клубком у кровати, и легла рядом с ней - девушкой, которая пришла ко мне с фотографии. Она проснулась, чмокнула меня в щеку и перевернулась на другой бок. Этот поцелуй - последнее, что осталось мне от нее на память, так как утром ее уже не было. Я проснулась одна и сразу же поняла, что на этот раз ждать ее возвращения бесполезно. Я одна совершила сальто-мортале на кухню. Ничего не оставила она мне: ни записки, ни другого опознавательного знака. Только форточка была распахнута настежь и хлопала своей створкой, будто рыбина, выброшенная из родной стихии на сушу. Ветер дул очень сильный, но дождя не было - все небо своими лучами-соломками закрывало солнце. Лишь далеко-далеко, почти у самого горизонта, виднелись набухшие сиреневые тучи. Это ветер гнал их куда-то на юго-восток. Я легла на кровать в комнате, закинув руки за голову. В моем окне печально отражался город. Он переместился в пространство стекла справа налево, как последовательность букв в арабской письменности. Вот так в моем окне застыл город, вернее, только кусочек. Может быть, самый незначительный из всех его кусочков: противоположная улица, дом красного кирпича и небо. Но для меня все это было очень дорого, потому что именно эту картину мы созерцали с ней вместе, когда ложились спать и когда вставали утром. Если бы сейчас она была со мной, она бы начала водить пальчиком по стеклу, прочерчивая контуры застывшего города. И там, где прошел ее пальчик, остался бы черный след. Но ее не было, она ушла куда-то на юго-восток, вслед за грозовыми облаками. Я взяла черный маркер и обрисовала контур застывшего в моем окне города: противоположная улица, дом и немного неба. Грозовые облака двигаются по кругу, значит, этот путь когда-нибудь вновь приведет ее ко мне. 2003 год
|
| Вернуться... |
| Берестова Анна |
| "Mik..." |
| Любое коммерческое использование материалов без согласования с автором преследуется по закону об авторском праве Российской Федерации. |